Макар, никогда в жизни красивым себя не считавший, увидел впервые на доске готовое фото и чуть дара речи не лишился. «Да если б я так в жизни выглядел, Серёга бы в меня точно влюбился!» — только и смог подумать очарованный собственным изображением Гусев. Но долго любоваться на свою задорно-одухотворённую физиономию у него не получилось — прозвенел звонок. Пришёл после седьмого урока — а фотографии-то и нет… Сплошное расстройство.

— Как же так, как же так, Макар! — рядом сокрушённо качал головой Семён Николаевич Таратар, тоже пришедший в тишине и покое полюбоваться на Гусева и так же вынужденный созерцать пустую рамку. — Ай-яй-яй! Как нехорошо поступили. Кто-то позавидовал, не иначе! Но ты не расстраивайся, — провёл Гусеву рукой по спине классный руководитель. — Пойду сейчас схожу к Ростиславу Валериановичу — пусть напечатает ещё один экземпляр!

— Да, — согласился Макар, — сходите, пожалуйста, а то мне неудобно как-то. Скажите, что я всё оплачу, пусть две сразу напечатает — я одну себе возьму.

— Что ты, что ты! — замахал на него руками Таратар. — Какие деньги? Это ведь не по твоей вине произошло, всё уладим. Будет и тебе карточка, и мн… И на доску, я хотел сказать.

Математик бодро засеменил в учительскую, а Макар, утешая себя тем, что самое позднее — на следующей неделе фото вернётся на своё место, собрался было уходить, как его остановили. Известную мудрость, что беда не приходит одна, он тогда забыл напрочь и приветливо улыбнулся своему парню.

— Макар, — сказал Элек и виновато посмотрел на друга. — Мы можем поговорить?

— А, Эл, — кивнул ему Гусев и ещё раз оглянулся на доску с фотографиями школьных спортсменов. — Ты здорово вышел — красавчик!

— Да, фото и впрямь очень хорошие, — Громов нашёл свой ангелоподобный лик на стенде и перевел удивлённый взгляд на Макара. — А где твоя? Утром же была…

— Да вот, стырил какой-то придурок. Видно, кому-то моя рожа здесь поперёк Хорла встала.

— Жаль, — искренне расстроился Эл. — Надо Ростику сказать — пусть ещё напечатает.

— Чего сказать-то хотел, Элек? — подмигнул ему Макар и приобнял за плечи. — К тебе или ко мне?

— Мм… Прогуляемся. Разговор серьёзный, Макар.

Через полчаса, стоя с Элом в безлюдном парке и слушая его нелепые объяснения и такие же нелепые оправдания, которые тот с видом побитой собаки пытался до него донести, Макар понял для себя две вещи. Во-первых, той памятной ночью в лагере он опять облажался, понял всё неправильно и принял желаемое за действительное. И во-вторых, на улице внезапно похолодало.

— Вот, значит, как… — мрачно сказал Гусев и отвернулся, зябко поёживаясь на сентябрьском ветру, который ещё недавно казался ему таким тёплым и приятным.

— Прости… — Элек попытался дотронуться до друга, получил в ответ брезгливое подёргивание, опустил руку и обиженно закусил губу.

— Ну считай, что я тогда соврал тебе — уж больно жалко ты выглядел, — с нескрываемым презрением сказал Макар.

— Ч-то?.. — еле ворочая языком, прошептал Эл и с ужасом посмотрел на друга. От слов Макара у него сдавило горло и стало тяжело дышать.

— То, что слышал. Я наврал тебе. Из жалости, — чётко повторил Гусев. — Сказал то, что ты хотел от меня услышать. На самом деле я не люблю тебя, Эл. Никогда не любил. Я люблю только твоего брата. А теперь иди к своей Зое, больше нам разговаривать не о чем.

Гусев развернулся и быстро зашагал по дорожке к своему дому — лёгкая куртка не спасала от пронизывающего ветра, кажется, похолодало ещё сильнее. Макара начало трясти.

— Стой!

Макар не обернулся, только сильнее сжал челюсти — слушать стук собственных зубов было противно.

— Фотографии! — голос Эла больно бил по барабанным перепонкам. — Помни — они у меня! Держись подальше от моего брата!

«Сволочь!» — подумал Гусев и ускорил шаг.

***

Если бы не Зоя, Элек бы точно психанул и сделал какую-нибудь глупость. Возможно, даже непоправимую. Впрочем, если бы не Зоя, никакой ссоры с Макаром, а если называть вещи своими именами — разрыва, не было бы. Эл обнял спящую девушку, уткнулся лицом ей в шею и попытался привести в порядок мысли.

Чтобы ни случилось дальше, самое главное уже произошло и сделало Эла одним из самых счастливых людей на Земле — они с Зойкой стали самой настоящей парой. Недаром всё лето он писал ей письма, где рассказывал, как скучает, просил простить его за необоснованную ревность и подробнейшим образом интересовался самой Кукушкиной, её делами, отдыхом, мыслями и всякими мелочами вплоть до распорядка дня. А уж сколько комплиментов он ей высказывал, если в очередном письме обнаруживалась Зойкина фотокарточка!

В общем, по приезду в город и, особенно, с началом учебного года, стали они всё время проводить вместе, словно попугаи-неразлучники. Ну, за исключением тех часов, которые Эл отводил для своих встреч с Макаром. А в один прекрасный день Зоя позвала своего друга после уроков к себе, сказав, что родителей дома нет, и никто им не помешает приятно провести время. Эл своему счастью даже поверить поначалу боялся, но, услышав от Зои три заветных слова, плюнул на все свои страхи и сомнения и решительно потащил Кукушкину в постель, благо опыта в этом деле у него теперь было предостаточно, пусть и не с девушками. Зоя своим первым разом осталась вполне довольна, Эл — ещё больше: с девушкой всё оказалось немного по-другому, и он понял, что отказаться от таких ощущений не сможет ни за что в жизни.

И тут же перед ним встала новая проблема — при таких серьёзных отношениях с Зоей на близкое общение с другом не оставалось ни сил, ни времени. О том, чтобы бросить любимую девушку ради Гусева, Элек и подумать не мог. А одна только мысль, что ему предстоит навсегда расстаться с Макаром, вселяла в Эла настоящий ужас. Как он без него будет? Без тепла его кожи, покрытой веснушками, которые так и хочется все сцеловать, без упругих мышц, перекатывающихся под его руками, без спутавшихся в пальцах рыжих волос, без крепких объятий и ласковых слов, без ощущения сильных рук на своем теле, нежных губ и горячего рта, покорно принимающего целиком его немаленький размер, без сильного тела, добровольно отдающегося ради удовлетворения его страсти, без низких стонов и дурманящего запаха, от которого кружится голова и путаются мысли?

Как бы то ни было, а выбор делать было надо: компромисс между отношениями с девушкой и чувствами к другу представлялся Громову чем-то невероятным. Впрочем, если говорить начистоту, никакого выбора по сути у Элека не было: он хотел в будущем жениться на Зое, завести детей и жить как любой нормальный человек — работать и заботиться о семье. Макар в это светлое будущее не вписывался никак.

Решиться на разговор с другом было непросто. Эл понимал, что своими словами причинит ему боль, и что самому ему будет не легче — резать придётся по живому. Реакцию Макара на своё решение остаться просто друзьями, Эл представлял слабо — всё же дружба, та которая была у них до того памятного объяснения в душевой, именно дружбой в полном смысле слова не являлась. Это были болезненные отношения, в которых Громов из кожи вон лез, пытаясь заставить Гусева прогнуться под себя. Ему это почти всегда удавалось: Макар вынужден был подчиниться и от этого страдал. Эл тоже страдал, потому что в глубине души хотел совсем не этого. А чего?..

По-настоящему понять себя Громов смог только в тот день, когда застал Гусева с их спортивным врачом. Когда-то Макар трахался с Денисом Евгеньевичем после каждой тренировки, Элек об этом знал и воспринимал вполне спокойно (или думал, что спокойно). Вообще старался лишний раз не напоминать себе об особенностях чужой личной жизни и старательно закрывал глаза на гусевские извращения. Но, увидев полуголого Гуся, жадно тискающегося с доктором, которого он практически уже разложил на столе, Эл чуть рассудок не потерял от ярости. Это было даже хуже, чем когда он весной с дури приревновал Зойку к какому-то левому чуваку. Больших трудов стоило ему сдержаться и опять не натворить глупостей. И, что странно, мысль о возможном шантаже Дениса, в котором тут же его заподозрил Макар, показалась Элеку дикой и отвратительной. Ему было больно и обидно до слёз, он чувствовал себя жалким, никому не нужным неудачником, злился на себя и весь свет, но о том, чтобы попытаться извлечь выгоду из ситуации даже не помышлял. В некотором смысле его злость была абсолютно бескорыстна.