***

Обычно на спортивные сборы юных хоккеистов провожали только родители, но в случае Элека каждый раз собиралась вся его родня в полном составе: папа, Маша, биологический отец, тётка и, конечно же, любимый братик. Вот и теперь перед посадкой в автобус вокруг Громова образовалась небольшая толпа из чадолюбивых родственников. Они всё никак не могли успокоиться, обнимали Элека, говорили ему какие-то напутственные слова, просили почаще писать и всё такое в том же духе.

Большинство других спортсменов уже вырвались из цепких рук заботливых предков и счастливо взирали на родных из автобуса. Макар тоже уже распрощался со своими и сидел у окна, застолбив сумкой соседнее место для Элека. Ни с кем из команды Гусев не болтал, бросал на Эла и его компанию тяжёлые взгляды, всем своим видом давая окружающим понять, что сегодня он не в духе, и лучше к нему не лезть.

Серёжа стоял рядом с Элеком, теребил брата за руку, кусал то и дело губы, вздыхал и вместо нормального разговора общался с ним намёками:

— Ну… в общем… это… Ты же меня… ну, не осуждаешь?.. — тихо, чтоб не слышал никто из близких, в который раз спросил Сыроежкин.

— Всё в порядке, Серёжа, тебе не о чем беспокоиться, — успокоил его брат, крепче сжав Серёжину руку.

— Но он же не знает? А? — с надеждой посмотрел Серёжа на Элека, а потом жалобно — на сидящего в автобусе Макара. — Чего он так?

— Конечно, не знает. И не узнает, я же тебе обещал. Просто не выспался, наверное.

— Мне так плохо, Эл, ты не представляешь!.. — вместо того, чтоб успокоиться, пожаловался Сыроежкин.

— Это пройдёт. Со временем. Просто меньше думай… Всё будет хорошо, — Эл обнял брата и хотел уже закончить разговор — пора было идти садиться.

— А может, может… сказать? Сам скажу ему, а? — Серёжа выпутался из его объятий и дёрнулся в сторону автобуса.

— Нет! Стой! — тут же рассердился Элек и схватил брата за локоть. — Хуже сделаешь.

— Ну хоть попрощаюсь! Ещё раз… — вырвался Серёжа и в два счета вскочил в салон.

Протиснулся сквозь заваленный сумками проход, подошёл к месту, где сидел Макар, и сел на краешек соседнего сиденья

— Гусь, я это… Я хотел сказать… — начал Серёжа и осёкся.

Друг молча взглянул на него, даже не улыбнулся, только уголок рта нервно дрогнул некотором подобии ухмылки. Серёжа почувствовал, как внутри у него всё сжалось болезненно и оборвалось. Дышать почему-то стало тяжело.

— В общем, прости меня, если что не так… Я не хотел.

— Чего не хотел, СыроеХа? — устало спросил Макар и сунул во внутренний карман своей летней куртки какой-то конверт, который до того вертел в руках.

— Ничего… не хотел, — с трудом произнёс Сыроежкин. — Можно хоть обниму тебя? Всё-таки почти месяц не увидимся, — эти слова он смог только прошептать.

Макар ничего не ответил, отвернулся на секунду к окну, а потом обнял и до хруста в суставах прижал Серёжу к себе.

— Иди уже, СыроеХа. А то увезут тебя, и придётся вместо Эла в лагере пахать. Надорвёшься, — сказал Макар и откашлялся.

Серёжа, словно заворожённый, развернулся и пошёл к выходу.

— Всё хорошо? — обеспокоенно спросил Элек.

Серёжа медленно кивнул.

— Ну, пока тогда, — Эл обнял брата, потом расцеловал родителей и наконец-то сел в автобус.

***

— Что молчишь? — показательно равнодушным тоном спросил соседа Элек.

Они уже минут срок ехали по трассе, и Макар всё это время сидел, будто воды в рот набравши. Смотрел в окно и Эла демонстративно игнорировал. Но, что особенно забавляло Громова, место рядом с собой для него приберёг.

— Я с курвами не общаюсь, — выдержав паузу, процедил сквозь зубы Гусев.

— Неужели я такой плохой фотограф, и моя фотомодель не довольна результатом? — беззлобно съязвил Эл.

Конверт с отпечатанными снимками он сунул Макару в руки, как только они прибыли на место сбора для отправки в лагерь.

— Заткнись, Эл, прошу тебя, не нарывайся.

— А то что? — специально поддел его Громов.

— Дам в Хлаз, — с нажимом сказал Макар, сжал кулаки и всем корпусом развернулся к собеседнику — удостоил таки наконец его своим вниманием.

— То что дашь, я не сомневаюсь. Только в глаз мне не надо — я не извращенец. У тебя для этого есть более подходящие части тела, — тихо сказал Элек, наклонившись к самому уху Гусева, и незаметно для окружающих погладил его колено.

— Эл, серьёзно, — неожиданно смягчился Макар. — Я тебе ни в чём не откажу, ты мне нравишься, и денеХ мне твоих не надо. Хочешь, я тебе всё верну? До копейки! Я не тратил, честно… Только прекрати требовать от меня порвать с СыроеХой, Эл, будь человеком!

— Прости, но именно этого я сделать не могу, — покачал головой Эл и отвернулся.

Элеку было на самом деле больно так жестоко поступать с Макаром, и в других обстоятельствах он бы ни за что не стал требовать от друга таких жертв, да и Серёжины дружеские чувства пощадил бы. Но ситуация изменилась, и Эл вынужден был в корне пересмотреть своё отношение к дружбе брата с Гусём.

На прошлой неделе был День рождения Серёжиной мамы, соответственно, его, Эла, тётки. На даче у Сыроежкиных собралась тогда вся семья, которая с некоторых пор включала в себя и Громовых. Эл ради такого дела даже тренировку в Интеграле пропустил: не столько ради семейного застолья, сколько ради брата — он этим летом со своим хоккеем Серёжу почти и не видел. Серёжа Элу очень обрадовался, весь день, пока праздновали, буквально не отлипал от него, ходил по пятам и, как успел заметить Элек, отчего-то нервничал. А поздно вечером, когда уже все легли, пришёл, сел на кровать к Элу и взволнованно прошептал:

— Эл, у меня беда случилась… Я не знаю, что делать даже… Только тебе могу рассказать.

— Ты же не болен? — испугался Эл, обнял брата и постарался отогнать от себя мысли о всяких жутких болячках, каких только ему доводилось читать и слышать.

— Нет. Хотя… может, и да. Я не знаю, — растерялся Серёжа. — В общем, Эл, ты, главное, только не говори никому, родителям там, профессору своему… Иначе — всё, кранты мне!

— Не скажу, конечно, — стал заверять его ещё больше запаниковавший Эл. — Если только это твоей жизни не угрожает.

— Не угрожает. Вроде, — печально вздохнул Серёжа и опустил голову. — Но мне от этого не легче. Короче, Эл, я влюбился…

— Влюбился? — Эл в первый момент и не понял, что в этом такого страшного, только потом догадался. — А-а, это не Майка, и ты ей не нравишься, так?

— Не Майка, Эл, совсем не Майка, — чуть не плача, подтвердил Серёжа. — Ты только обещай, что не отвернёшься от меня?

— Не отвернусь, Серёженька, обещаю, — еле шевеля губами, сказал Элек, зарывшись носом в Серёжину макушку. Он уже почти знал, что именно услышит, и до последнего надеялся, что ошибается.

— Эл, я влюбился… — дрожащим голосом сказал брат. — Я люблю… Давно люблю, на самом деле… просто, боялся… себе признаться… В общем, Эл, это… — Серёжа на секунду замолчал, собираясь с духом, жалобно посмотрел на брата и наконец выдал: — Это не Майка, Эл… и вообще, не девушка! Это — Макар… Я люблю Гуся, Эл! Что мне делать?

========== 20. My Baby Shot Me Down ==========

Вернувшись на дачу после проводов брата в лагерь, Серёжа ещё несколько дней не мог прийти в себя: дела не делались, развлечения не радовали. Из рук всё валилось, на речке было скучно, в посёлке всё надоело, письмо Майке, начатое ещё неделю назад, дописываться никак не хотело. Даже шашлыки, которые нажарил приехавший после рейса отец, были какие-то безвкусные. Тоска, да и только.