***
Эл сидел на диване в своей комнате, смотрел на недопитый Макаром чай и думал, что надо бы пойти в ванную, заняться плёнкой. Пока, действительно, профессор с Машей не пришли. А завтра напечатать фотографии. И тогда уже перед отъездом ему будет, что предъявить другу.
«Ты — мой друг, Макар, — с горечью думал Громов, развешивая на просушку плёнку. — А я — твой. Всё равно, чтобы не случилось… Потому что с кем же ещё дружить шлюхе и извращенцу, как не с сукой и падлой? А Серёже не надо лезть в эту грязь, он слишком хороший… Для нас обоих».
Элек вернулся в комнату и допил давно остывший гусевский чай. Потом крикнул Рэсси и пошёл на вечернюю прогулку. В парке спустил собаку с поводка и, пока она делала свои дела и радостно носилась взад-вперед, не спеша бродил по дорожкам, бережно поглаживая пальцами намотанную на ладонь брезентовую ленту. Ещё недавно на этом самом поводке Эл «выгуливал» по раздевалке спортивного комплекса «своего Гуся». Гусь недовольно шипел и бил крыльями, но всё же позволял проделывать с собой такие штуки, от одного воспоминания о которых у Громова вставал член. Эл затряс головой, пытаясь отделаться от неуместных мыслей, но вместо этого начал вспоминать ещё более откровенные моменты их с Макаром общения.
И самым интимным из них был не первый настоящий секс, который случился у него сегодня, не то, как Гусев старательно отсасывал ему все эти месяцы и даже не их выходящие за рамки всякого приличия игры. Самым-самым была та ночь, когда первый и единственный раз они спали вместе. Спиртное сняло запреты и условности с обоих, но Эл пил мало и запомнил всё с поразительной точностью. Макар тогда много рассказал ему о своей жизни, о любви к Серёже, которая ему давно уже в тягость, но от которой у него никак не получается избавиться, о тоске и чувстве вины, так и не покинувшем его с момента самоубийства Мити, о том как он скучает по Денису и считает его предателем, хоть и предал тот только себя самого. О том как, пытаясь забыться, начал шляться по общественным сортирам, потому что такому человеку, как он, там самое место, и надо уже наконец это признать. Про свои походы на плешки и людей, которых встречал там, Макар тоже рассказывал — удивлялся тому, что, оказывается, они вовсе не самое дно общества, обычные в общем-то мужчины, хотя и шлюх среди них тоже хватает. Ну да не ему их судить… А потом внезапно сказал:
— Эл, поцелуй меня! Пожалуйста… в губы… Если я не совсем противен тебе.
Макар произнёс это, не сделав в его сторону ни малейшего движения, даже не взглянув на Эла. В голосе не было и намёка на страсть. И Эл понял, что может выполнить его просьбу. Он изменился, страх насилия со стороны мужчины исчез. Теперь Элек сам может решать, что и как ему делать или, наоборот, не делать с парнем, любая близость с кем бы то ни было будет под его контролем. Эл осторожно развернул к себе лицо своего друга и, едва касаясь, дотронулся губами до его рта. Макар не ответил на поцелуй, по-прежнему не проявил никакой инициативы, только смотрел на него широко раскрытыми глазами. От осознания этой пассивности, слабости физически сильного человека, готового добровольно ему подчиниться, Элека бросило в жар. Острое возбуждение накатило с такой силой, что все посторонние мысли разом вышибло из его головы. Ничего больше не существовало вокруг для Эла, кроме губ, в которые он впивался как одержимый. Такого помешательства и жажды обладания он не испытывал даже с Зоей. И уж конечно же, сам ни за что не выпустил бы Макара из своих рук, если бы…
— Митя, Митенька, прости меня…
Всего лишь несколько слов, набатом ударивших в уши, и возбуждение уходящей волной схлынуло прочь, обнажив нервы, и по ним тут же ударила чужая боль, выносить которую, как и игнорировать, Эл был не в состоянии. Он не должен был видеть эти слёзы, слышать не предназначенные ему слова, но он видел и слышал, а что самое ужасное — в тот момент Эл больше всего на свете хотел быть тем самым Митей.
— Митя, хочешь, я всё время с тобой буду? Только прости меня!.. Прости… Ты ведь жив, да? Жив, Митя?
Слова друга душили и выворачивали на изнанку, выжимая из Эла слёзы, показывать которые было больно и унизительно, а удержать в себе — не реально. Ни одна из этих постыдных капель не упала вниз — все они были пойманы чужими губами, такими мягкими и нежными, что у Эла перехватило дыхание.
— И ты тоже меня… прости. Я же ведь люблю. Тебя, — Эл не сразу понял что он сказал, признание вырвалось само.
Уже утром, выспавшись и протрезвев, Элек прокрутил в голове события минувшей ночи и пришёл к выводам, которые считал верными до сих пор: между ним и Гусевым есть связь. И он действительно любит Макара, как друга, разумеется. А ещё, они оба психи, если уж называть вещи своими именами. И именно поэтому понимают друг друга и могут друг другу помочь.
Громов свистнул Рэсси, пристегнул поводок к ошейнику и повернул к дому — папа с Машей наверняка уже вернулись, плёнка высохла, можно даже успеть напечатать фото сегодня.
Весь следующий день Элек мучился и не находил себе места: шантаж — не самое приятное занятие, и, хотя шёл на такой шаг Громов не впервые, только сейчас у него в руках оказался настоящий компромат. Чёрно-белая фотография получилась чёткой и качественной — любой знакомый с Гусевым человек сразу же без труда признал бы на ней Макара. На фото хорошо вышли все важные детали: капельки крови на царапинах под шипами строгого ошейника, связанные за спиной руки, веревка на ногах (Эл специально встал при съёмке чуть сбоку, чтобы всё попало в кадр), всё ещё возбуждённый член. Только сперма на лице была заметна плохо, но Эл решил и этот вопрос — увеличил фото, оставив на нём только лицо своей «жертвы»: тут уж ни у кого не останется сомнений, что это за белые капли у Гуся на губах и щеках.
Эл смотрел на готовые снимки и утешал себя мыслью, что никто, кроме них с Макаром никогда не увидит его сокровище. Да, эту грязную порнографию он воспринимал именно как сокровище, свой личный трофей. Эл не соврал, когда съязвил разозлённому мерзкой выходкой Гусеву, что собирается дрочить на этот снимок. Будет, обязательно будет и уже проделал это, как только фото были готовы. Но он лучше умрёт, чем покажет фотографию родителям Макара или одноклассникам. Только Серёже, и только в самом крайнем случае, который, как надеялся Эл, никогда не наступит.
Со всеми обвинениями, которые вчера в пылу ссоры бросал ему друг, Элек был полностью согласен. Да, он — последняя курва, сука и тварь. Но Макар будет с ним как раз благодаря этому. Потому что сам считает себя недостойным нормальных отношений и внимания хороших людей человеком. Он добровольно будет лезть в грязь и терпеть унижения, пока себя не простит. Этого не изменить. Элек бессилен что-либо сделать в сложившейся ситуации. Кроме одного — самому стать тем, кто будет причинять боль, унижать и наказывать. Макар слишком дорог ему, чтобы Эл мог позволить ему стать одноразовой игрушкой (которую и поломать-то не жалко) в чужих равнодушных руках. Пусть уж друг получит то, в чём так нуждается, от человека, который любит его и будет беречь.
За последние месяцы у них с Гусевым сложились особые отношения — в отличие от Макара Эл это осознавал чётко. И собирался сделать всё, чтобы их сохранить. Но вот что касается денег, то вовсе не попытка сэкономить папины средства толкнула Громова на этот шаг — перестать платить Гусю. Первый раз, предложив деньги, он просто хотел побольнее уколоть Макара, опустившегося до банальной проституции. Однако, очень скоро добился прямо противоположного — друг всё больше увязал в этом занятии, пусть и клиент у него теперь был только один. Психология шлюхи, готовой за небольшое вознаграждение исполнить любой каприз «работодателя», была глубоко противна Элу, было горько сознавать, что он сам способствует моральной деградации человека, к которому так привязан. Кроме того, Макар должен перестать закрывать глаза на правду — это не он за деньги выполняет извращённые прихоти Эла, Это Эл бесплатно удовлетворяет нездоровые потребности Макара.
