— Ну, что с тобой, Гусев? Разверни диафрагму, — легонько ткнула ему поддых Роза Ивановна, которой, несмотря на паясничанье Макара, пение его понравилось.

— Он её дома забыл! — сострил кто-то из класса. Макар обрадовался, что его шоу поддержали, и, напустив на себя грозный вид, начал искать виновного.

— У тебя же голос как труба, — не унималась настырная музычка, — Давай-давай-давай!

— Не могу, у меня слуха нет, — продолжил ломать комедию Макар.

— Всё у тебя есть, — Роза Ивановна была тоже упряма.

— Всё есть, а слуха нет, — печально возразил Макар. Расстроился он совершенно искренне — среди ухахатывающихся одноклассников только один стоял невозмутимый, как статуя. Тот, ради кого всё представление, собственно, и затевалось.

И тут Серёга подал признаки жизни.

— А можно я? — и двинулся к роялю.

— Сыроежкин? — офигела от такой инициативы Роза Ивановна. Макар тоже офигел. — Ну, попробуй.

Сыроежкин стал рядом с инструментом, а Гусев поспешил ретироваться на своё место — у него вдруг колени задрожали и пульс участился. Не иначе как валерианка действовать прекратила.

В одной телепередаче об иностранной жизни, где рассказывалось об «их» нравах, был фрагмент с концерта Битлз в Ливерпуле. Макар, вообще, Битлов очень уважал и эпизод этот запомнил хорошо. Так вот, тогда Гусева поразила реакция толпы на выступление любимых артистов — люди визжали и плакали, а некоторые девицы снимали с себя нижнее бельё и бросали на сцену. Макару в то время это показалось какой-то дикостью. При всей его любви к творчеству Леннона и Маккартни, кидать в них свои трусы ему совсем не хотелось. Но вот сейчас… Сейчас Макар понимал этих восторженных девиц. Вживую слушая исполнителя, который, что называется, за сердце берёт, можно действительно испытать экстаз, сродни эротическому. Прежде Гусев никогда не слышал, как поёт Сыроежкин. Серёга обычно отнекивался от этого под любым предлогом, а когда его заставляли, откровенно баловался, хотя видно было, что голос у него есть. Но теперь он пел! Да так, что Макар не мог оторвать глаз от его лица, ставшего опять живым и чувственным, слился всем своим существом с чарующими звуками Серёжиного голоса и всерьёз опасался, что когда песня закончится, закончится и сам Гусев.

— Снова йоХа, — на автомате ответил Макар толкнувшему его в бок Витьку.

Смирнову гусевская полувменяемая физиономия показалась странной. И, хотя все они, включая сбежавшихся в столовку учителей и директрису, открыв рты, глазели на очередной внезапно открывшийся Сыроегин талант, только двое из класса выглядели так, словно готовы вот-вот пасть перед своим кумиром на колени или отдаться ему прямо тут — Гусев и Кукушкина. Зойка, правда, первая взяла себя в руки — сразу как Сыроежкин закончил петь, подобрала челюсть с полу, проморгалась, в срочном порядке состроила обиженную мордашку и хмыкнула подружке:

— Везёт же этому Сыроежкину.

А Макар до конца учебного дня не мог прийти в себя, был под впечатлением. И после уроков плюнул на свои прежние принципы и прямо при всех позвал Серёжу гулять. Сыроежкин, несмотря на то, что опять ходил с каменным фейсом, предложение Гусева принял благосклонно. И Вовка и Витьком решили присоединиться, даже не пойми откуда возникший опять мелкий Чижиков, и тот захотел пойти с ними. Он вообще теперь на Серёгу смотрел с обожанием, Макар бы даже ревновать начал, но… Серёжа вёл себя по-прежнему странно — был со всеми вежлив, даже любезен, но по большому счёту холоден. Только на Зойку косился иногда — та сразу вспыхивала и отворачивалась.

На самом деле чувствовал себя Макар всё так же паршиво. Ходил за Серёгой как приклеенный, но больше над ним не острил и не издевался — не хотелось. Слишком уж изменился Сыроежкин, вместо смешливого и взбалмошного раздолбая появился правильный умник с кучей талантов — к такому не знаешь как и подступиться. И если бы не Серёгино пение, что-то навсегда сломавшее в его сердце, Макар бы издали ждал, когда же весь этот кошмар закончится, и к нему вернётся прежний Сыроега.

***

А Серёжа, который, конечно же, каким был, таким и оставался, просто школу прогуливал, сидел в своём гараже и думал, что зря он всю эту аферу с подменой себя двойником затеял. Импульсивно поступил, не подумавши. Во-первых, жить в гараже было неудобно — организовать себе туалет и рукомойник он кое-как смог, но уже вовсю скучал по родному унитазу и не менее родной ванной с тёплой водой. Во-вторых, в своём питании он полностью зависел от робота, который кормил Серёжу согласно собственным представлениям о вкусной и здоровой пище. То есть никаких вкусняшек и порции скромных размеров. И денег Эл не принёс — сказал, родители не дали. А в-третьих, заняться Серёже было совершенно нечем. Он уже нагулялся, на починенном Электроником мопеде по дворам поездил, даже на проезжую часть один раз выехал — благо дорога такая, что по ней одна машина раз в полчаса проезжает. Остальные развлекухи Серёже опять же не доступны ввиду полного отсутствия у него денежных средств. И поговорить не с кем — даже этот киборг недоделанный общаться с Серёжей желанием не горел — кратко отчитался о школьных успехах и усвистал… гулять!

Последнее обстоятельство просто убило Сыроежкина наповал, фигурально выражаясь. В отличие от Серёжи, который за полгода, несмотря на все свои старания, так и не смог завести себе в классе друзей и всё свободное время вынужден был проводить в одиночестве, Электроник на второй же день своего пребывания в школе пошёл гулять с Корольковым, Смирновым… и Гусевым! «Это ж надо! Мне, значит, Гусь жизни не давал, чморил почём зря, а к Электронику он, выходит, со всем уважением! — негодовал про себя Серёжа. — А робот-то тоже не так прост, как кажется! — продолжил размышлять Сыроежкин, ходя по своему гаражу из угла в угол и пиная со злости все попадающиеся ему на пути вещи. — Нашёл же, гад, как к Гусю подмазаться. Неужели Гусев так после того, как Эл его в воздухе вертел?.. Да нет же. Я же был на следующий день в школе, и Гусь меня ни на какие гулянки не звал!» — в итоге чуть не заплакал от досады Серёжа. А потом представил себе, как Макар зажимает где-нибудь в укромном месте Эла, и всё-таки не выдержал — расплакался.

***

Гусев предпочёл бы, конечно, гулять с Сыроежкиным вдвоём, пусть и с таким чудилой, каким был Серёга сейчас. Но раз у них компания образовалась, ничего не поделаешь, пришлось смириться. Может, оно и к лучшему — присутствие приятелей удерживало Макара от необдуманных поступков, которые могли ему же потом боком и выйти. Серёжа всё время вёл себя сдержанно, не смеялся, не шутил, не кривлялся, зато проявил в разговоре неожиданную эрудицию и вообще больше походил на интеллигентного взрослого, чем на подростка, сына шофёра. Рыжиков увивался вокруг Сыроежкина и постоянно сыпал дурацкими вопросами, на которые Серёга терпеливо отвечал, Смирнов с Корольковым на это либо молча дивились, либо тоже старались сказать что-нибудь умное. Макар, вопреки обыкновению, практически не разговаривал, просто смотрел на Серёжу, даже не особо скрываясь. Ну, а что ему ещё оставалось? От любимого некогда человека теперь была одна оболочка. Вот Гусев и любовался на неё как на произведение искусства, совсем покинуть Сыроегу он не мог даже в этом случае.

«Третий день! Да какого ж хера?!» — ужасался про себя Макар, на следующее утро наблюдая за очередными успехами Сыроежкина в школе. Учителя на Серёжу нарадоваться не могли, ученики смотрели в его сторону, открыв рот, и только Зойка хмурилась, кривилась и изредка брызгала ядом, глядя на свою недавнюю симпатию. Макару это показалось странным — Зойке бы радоваться, ведь Серёга, никогда раньше не проявлявший к ней никакого внимания, вдруг стал сам подходить к Кукушкиной, о чём-то спрашивать, что-то рассказывать. Но дура-Колбаса отчего-то злилась на Сыроежкина.