Почему она живая? А он почему живой? Где эта ебаная смерть, когда она так нужна?
— Судьба… — начал он, но Саша засмеялась, хрипло и сорвано.
— Я сама все это выбирала, Скай. Знаешь, я не то, чтобы жалуюсь. Я просто не понимаю, — стены были белыми, белым был потолок. И ее лицо было того же цвета, цвета мела. — Почему я живая, Скай, почему не они?
Он попытался ее обнять, но Саша уперлась руками в грудь, отталкивая, и Скай послушно отпустил, просто не смея настоять на своем. Судорожно сглатывая, он смотрел на чужую боль, смотрел, как она залезла на кровать с ногами, подтянула колени к груди, утыкаясь носом в уже почти опустевший стакан и раскачиваясь. Вперед-назад, вперед-назад…
Сейчас — вот такая — она была похожа на сломанную куклу. Марионетку с оборванными нитями, которую кукольник из последних сил дергает из стороны в сторону, а та поддается, послушная чужой воле. Мертвая кукла с живыми глазами. Живая девушка — с мертвыми.
— Она живая, Скай. Я думала, что на все готова ради нее, ради себя, а сейчас я хочу убить ее, чтобы они жили, себя убить, — торопливо зашептала она вдруг. — Я ненавижу ее, я себя ненавижу, я должна была умереть, Скай, я сдохнуть должна. Почему они, Скай? — Саша уже почти кричала. — Почему не я? — тихо-тихо прошептала она. — Уходи…
Это было сродни наитию: он хотел уйти, но почему-то вместо этого все-таки обнял ее, притягивая к себе, готовясь драться с ней за право ее держать, но на этот раз она не отбивалась — только хрипло застонала-завыла и прижалась лбом к его плечу, шепча что-то неразборчивое. Она выпустила стакан — он покатился по кровати и свалился на пол — вцепилась пальцами в его спину, дрожа, но не плача, а Скаю хотелось плакать за нее.
— Саш…
— Они все мертвые, Скай, — она судорожно втянула воздух. — Если мы не умрем, я никогда не смогу их простить. Себя простить. Я не понимаю, Скай…
— Я тоже, — шепнул он еле слышно, зарываясь пальцами в ее волосы.
Саша горько рассмеялась, цепляясь за него, как за последнюю точку опоры в ускользающем мире, а он только обнял ее крепче. Спустя пару минут — или часов — Влад сбежал, чтобы принести новую бутылку, и они сидели и пили, пока в маленьком окошке, под самым потолком, не забрезжил рассвет. Она что-то говорила, рассказывала, но ее голос сливался в единую неразличимую мелодию, невозможно печальную, но столь же прекрасную. Кажется, Скай тоже что-то говорил. Он не помнил, не осознавал, не понимал. Он мог только обнимать ее одной рукой, то и дело наполняя стаканы, и пить, пить, пить, надеясь, что эта проклятая боль все же отступит, уйдет, уступая место холодной пустоте, которую много проще отогреть и заполнить.
— Одиночество — это когда некуда возвращаться, — как-то напевно шепнула она, будто цитируя.
Скай обнял ее еще крепче, привычно не находя слов. Ему тоже было некуда, и он ничего не мог предложить ей, кроме себя самого, вот только к чему ей он? Он понимал ее боль и ее отчаяние, но что ей в этом понимании? Он хотел бы вернуть ей всех, кого она потеряла, но это — именно это — точно было не в его силах. Если бы он верил в Бога, можно было бы проклинать его и спрашивать: «За что?» — но он не верил, и оставались только боль и беспросветное отчаяние, в котором они и цеплялись друг за друга, будто за спасательный круг, в котором не было спасения, но была — он верил — надежда.
Засыпая, он прижимал ее к себе так сильно, как только мог. А Саша слабо улыбалась и шептала что-то невнятное, гладя его затылок и глядя на него огромными, наполненными непролитыми слезами глазами.
«Если мы не умрем…» — подумал Скай, но заснул раньше, чем успел закончить мысль. А, может, она и была законченной.
Ведь все будет.
Если мы не умрем.
========== Глава 9 — Causa causalis (причина причин) ==========
Желая счастливой любви, мы желаем бессмертия. Не бывает этого.
Но бывают такие мгновения…
(Светлана Алексиевич)
Это были самые странные полгода в его жизни. Война медленно, но верно, превращалась в рутину: вылеты едва ли не по расписанию, никаких тревог, регулярные тренировки — дети были здоровы, довольны и хорошо кушали, в общем. А еще были ночи, тревожные и странные. Он сам не понимал, как так получилось, но каждый вечер отбой заставал его на пороге комнаты Алой. Сначала неуверенно топчущегося, потом спокойно распахивающего дверь, а как-то раз и вовсе — со своими одеялом и подушкой в руках.
Алекс с Блэком ржали, но не комментировали и другим не давали. Смешно, на самом деле: вся часть свято уверена, что они трахаются во всех позах — а они ни-ни. Ни настоящего поцелуя, ни лишнего прикосновения. Безобидные, хотя и чуть более крепкие, чем полагалось бы друзьям, объятия и поцелуи. В щечку на ночь, блядь.
И каменный стояк по утрам, который Саша вежливо не замечала.
Он бегал от нее днем, так же, как и до того самого первого вечера, но ночи — ночи они неизменно проводили вместе, деля узкую койку, вжимаясь друг в друга и чувствуя каждое движение, каждый вздох, даже едва ощутимую дрожь в чужих пальцах. Каждый раз, когда Скай вспоминал то, как это все начиналось, ему казалось, что мир сошел с ума. Ну, или он сам свихнулся.
Тогда, в далеком октябре, он проснулся первым и позорно сбежал. Скай предпочитал думать, что это было продуманное тактическое отступление, но, как ни назови его «маневр», ее пробуждения он предпочел не дожидаться. Ушел, проболтался где-то целый день, а вечером поймал себя на том, что стоит перед знакомой дверью и не идет ни к себе, ни к ней. Он боялся, если честно. И заходить боялся, и за нее — что важнее. Вспоминались вчерашние слова, ее «почему я жива» звенело в ушах, а сердце сжималось при мыслях о той интонации, с которой охрипший голос выговаривал его прозвище. Скай, Скай, Скай — она повторяла и повторяла, а он мечтал, чтобы хоть раз она сказала: «Влад». Так и не дождался.
— Море далеко, — чуть насмешливо шепнул кто-то в самое ухо.
Он вздрогнул, оборачиваясь: рядом стояла улыбающаяся Саша. Искренне и широко улыбающаяся, казалось, и не было вчерашней истерики, ему просто примерещилось. Дурной сон, это все был дурной сон.
— Не понял, — он честно пожал плечами.
— Ждать погоды тут бесполезно, говорю, море далеко. Зайдешь?
Она чуть склонила голову набок, на миг прикрыв глаза, и он просто не смог сказать «нет». Она сама позвала. Не пришлось ни стучать, ни навязываться. На этот раз не было водки, только неприлично крепкий чай, под который они снова полночи разговаривали обо всем на свете, а потом заснули, обнимаясь, и она поцеловала его в щеку и пожелала приятных снов. Саша опять называла его только «Скай», но поправить ее он не осмелился ни разу.
Засыпая, он думал удрать с утра, но, когда проснулся, Саша уже сидела на краю койки с толстенным справочником и планшетом в руках. Скай сел, заглядывая ей через плечо: на экране был какой-то код, на страницах тоже. Он скомкано поздоровался — она кивнула, даже не оборачиваясь. Только уже когда он уходил, окликнула и спросила:
— Ты придешь сегодня?
И Скай — опять и снова — не смог отказать.
Это безумные вечера, эти ночи длились и длились. Они то разговаривали на любые темы, то молчали, глядя в пол. Иногда она притаскивала приснопамятный планшет и работала, иногда находила какое-то кино, и они смотрели: глупейшие комедии, драмы, псевдоинтеллектуальный артхаус — Скай его терпеть не мог, но ей, кажется, нравилось. Она по-прежнему не звала его по имени, а попросить он боялся. Полгода в невесомости, шесть месяцев балансирования на самой тонкой грани. Порой, когда во сне она прижималась к нему слишком крепко, если закидывала ногу на его бедро — он чувствовал себя канатоходцем. Выступающим без страховки и пугающе близким к провалу. Но сдерживался. Чудом, не иначе. Вплоть до сегодняшнего дня, когда все пошло кувырком.
Командир нашел его в ангаре, сосредоточенно разбирающимся в новой навигационной программе, которой их облагодетельствовали технари. Сходу ее только Саша и осознала, честно попыталась объяснить остальным, но махнула рукой, заметив, как стекленеют глаза от специфических терминов. Техники были терпеливее, но никакие, даже самые лучшие, объяснения не заменят практики.
