========== Ars moriendi (Искусство умирания) ==========
— Мы живем с теми решениями, которые принимаем. Это и есть мужество.
Надо уметь отвечать за свои ошибки.
(М. Л. Стедман. Свет в океане)
В комнате было холодно и темно, а моросящая серость за окном ничем не напоминала об обещанном синоптиками жарком лете. Капли дождя оставляли на окнах грязные следы и скатывались на бывший некогда белым подоконник. По телевизору говорили, что это пепел. Слишком много пепла и копоти от взрывов. Еще по телевизору говорили, что враг далеко от города, что союзные договоры скоро будут подписаны — и все закончится.
Саша почти верила тому, что говорили. Но эта проклятая грязь. И холод.
И слезы, слишком много слез и паники.
В соседней комнате глухо разрыдалась мать. Саша не двинулась с места, только плотнее закуталась в тонкое покрывало. Что именно случилось — она знала и так. Родной город матери сравняли с землей, они с отцом еще вчера видели сюжет. А сегодня с утра пришло письмо от одного из кузенов, из тех, что служат. О смерти его родителей, она была почти уверена. Да, даже если и нет — вместе с весточкой от родни пришло письмо Паши, само по себе было достаточный повод для материнской истерики.
«Напиши ему», — эту чертову фразу она слышала третий месяц. И всякий раз за ней следовали крики о ее невоспитанности, бесчувственности и бессердечности. Сначала Саша пыталась спорить, но бесплодные попытки вскоре начали вызывать лишь усталость и отвращение. «Ты хочешь, чтобы я сдохла, — кричала в запале мать. — Ты меня ненавидишь!» Она в ответ холодно пожимала плечами и уходила к себе.
Эти крики и слезы, проклятые крики, продолжающиеся уже год и три месяца.
Почти полтора года холода, полтора года серого неба и грязи.
Полтора года липкого, душащего страха родителей.
Полтора года желания сбежать хоть куда: на панель, на фронт, на небеса — только бы подальше отсюда. Этого родители и боялись: не войны, не смерти — того, что она уйдет и бросит их наедине с сошедшим с ума миром. И, черт, как же хотелось это сделать. Плюнуть на все, собраться и сбежать. Так, чтобы никто не нашел. Никогда.
Саша накрылась покрывалом с головой и закрыла глаза. Всхлипы и крики из соседней комнаты смешивались со стуком капель по стеклу, рокотом моторов на шоссе и далекими отзвуками взрывов. Где-то была война, где-то жизнь, а у нее — безысходность и пронизывающий холод. Поэты середины двадцатого века писали, что на войне страшно, но она не чувствовала страха. Только безумное, всепоглощающее отчаяние.
Под подушкой жалобно запищал коммуникатор, Саша с облегчением запихнула в уши капельки наушников, отсекая все звуки, кроме мелодичной трели звонка. Но сегодня, определенно, был не ее день: вместе с щелчком кнопки «принять» раздались сдавленные рыдания.
— Я не хочу, Саш, — жалобно прошептал чей-то голос.
Она тряхнула головой, недоуменно нахмурилась и вытащила коммуникатор, пытаясь разглядеть на дисплее имя звонящего.
— Я не хочу, — повторил голос.
Звонок оборвался.
Радостно подсветившийся дисплей поспешил продемонстрировать длительность вызова, баланс счета и участников звонка: Александра и Юля.
Юля?
Она еще более недоуменно посмотрела на дисплей и обновила станицу. Надпись не менялась, девушка на аватарке Юли все также радостно подмигивала и широко улыбалась, а кнопка «вызов» рядом с ней переливалась серебристо-зеленым, предлагая перезвонить. Пожав плечами, Саша провела по ней пальцем, удобнее устраиваясь на кровати. Тишина в наушниках сменилась короткой трелью, которая, сразу после щелчка соединения перешла в тихие всхлипы.
— Юль?
Раздавшийся полувздох-полустон заставил ее вздрогнуть и пожалеть о своем решении. Еще одна. Проклятое везение.
— Я не хочу, — надрывно, хрипло прошептала подружка и опять разрыдалась.
Саша прижала пальцы к вискам и закрыла глаза, медленно считая до десяти. Один — не орать, два — не психовать, три — она редко рыдает, четыре — что-то, правда, случилось, пять — всех за нее убью, шесть — не психовать, семь — все хорошо, восемь — мир прекрасен, девять — мой рыжий ангел, десять…
— Юки, что случилось?
Голос был на удивление нежным и тихим. Успокаивающим даже. Настолько успокаивающим, что в наушниках воцарилась тишина. Да, добрая Саша — это не миф. Спешите слышать.
— Бабушке плохо, — тихо сказала ее Юлька минутой спустя. — Маме плохо. Дедушке плохо. Еды нет, денег нет, лекарств нет, — потом помолчала и отчаянно спросила. — Продолжать или сама догадаешься?
— Я догадалась, — медленно протянула она и надолго замолчала. Тишину нарушало только неровное дыхание все еще всхлипывающей Юли. — Сколько вам надо?
Юлька хрипло, невесело рассмеялась, от безысходности, чувствовавшейся в этом смехе, Сашу передернуло. Нет, ее отчаяние было вполне объяснимым: уже два месяца как работы было не найти даже в их, не сильно затронутом войной городе. Массовые сокращения, опустевшие полки магазинов — и на фоне всего этого единицы тех, кто остался на плаву. Мелкие торговцы, которых в далеком прошлом (сама Саша этого даже не застала) называли челночниками, и шлюхи, вездесущие шлюхи обоих полов, впрочем, пользующиеся популярностью у военнослужащих. Да, не «служащих» уже почти и не осталось.
— Много, — Юля тяжело вздохнула.
Ее боль отчего-то рвала сердце сильнее, чем все крики и слезы матери. Может быть, потому что мать боялась абстрактной войны и одиночества, а Юлька… Юлька просто хотела жить, хотела, чтобы жили ее родные. Чтобы ради этого не пришлось продавать саму себя по сдельной цене. Смешно, еще три месяца назад она смогла бы ей помочь. Без вопросов.
Четыре клика по гладкому дисплею и любая сумма отправилась бы на счет ее самой лучшей и самой любимой подруги. Еще три, да даже два месяца назад.
Не сейчас, когда банковская карта стала просто куском пластика, а снять деньги со счета можно едва ли два раза в неделю по полтора часа, отстояв дикие, безумные очереди под прицелом следящей за порядком полиции. Не сейчас, когда в ее кошельке чуть более, чем пусто.
Саша уткнулась лбом в подушку и прикусила губу. Было больно осознавать свою беспомощность. Еще больнее — понимать, что мама, ее милая добрая мама, на просьбу дать денег для Юли только устроит очередную истерику. Потому что она ей никто. Потому что мама хочет жить. Потому что — что уж скрывать — на чувства «любимой» дочери ей всегда было наплевать.
— Саш? — неуверенный вопрос вырвал ее из размышлений. — Ты там?
Она не могла ей отказать. Никогда не могла. В конце концов, она слишком ее любила.
— Да, — тихий смешок и успокаивающая, почти ласковая интонация голоса. Так разговаривают с детьми, а она говорила с девушкой на год старше себя. С испуганной маленькой рыжеволосой девочкой, в первый раз пришедшей в танцкласс. — Юки, я принесу деньги. Подожди до завтра, хорошо? Не грусти… — и, не дожидаясь ответа, повесила трубку.
Странно, она столько сомневалась, боялась. Столько раз говорила «нет» самой себе, а для того, чтобы заставить ее перестать думать и просто сделать, оказалось достаточно одного звонка. Саша улыбнулась. Переживания, страх, злость отступили куда-то на второй план по сравнению с самым важным вопросом: где взять денег? И ответа на него не находилось. Вариант «стащить у родителей» она отбросила сразу же — это было слишком подло и глупо. Продавать все украшения, надаренные родственниками и друзьями? Не менее глупо, да и надолго хватит вырученного за них?
Нахмурившись, Саша встала и достала из шкафа ноутбук, весело загудевший после нажатия на кнопку питания. Впрочем, как и ожидалось, сайты поиска работы были девственно чисты. Все, почти все. На — в прошлом — самом популярном портале гордо красовался большой баннер с предложением сходить послужить. Она скривилась, закрыв браузер, но уже через пару минут со вздохом снова его открыла.
Это был не худший вариант, правда, не худший. Уж точно привлекательней продажи если не украшений, то самой себя. Ей так хотелось сбежать — почему бы и не армия, в конце концов? Страница, на которую вел баннер, обещала за службу деньги, полное довольствие, помощь родным и близким, а также жизнь при части для пары выбранных людей. Ограничений по состоянию здоровья, как ни странно, указано не было, как и ограничений по полу.
