Это было то самое, полузабытое уже, ощущение полета. Здесь не было времени, не было дна. Здесь не было ничего кроме самой бездны и бесконечного падения. Она раскинула руки, пытаясь объять весь мир, и услышала чей-то тихий, звенящий, хрустальный смех. Она попыталась оглядеться, обернуться вокруг собственной оси, но везде было пусто. Она запрокинула голову — и взглянула в чьи-то глаза, бездонные, словно эта самая пропасть. И она падала в них, теряясь в языках пламени и запахе гари, чувствуя на губах привкус пепла и крови.

Кто-то поднес к ее губам бокал.

«Пей», — подумал кто-то в ее голове.

Она отхлебнула, закрыла глаза, чувствуя разгорающийся в горле пожар, потрясла головой, возвращая на место разбегающиеся мысли, а когда открыла — оказалась в странной темной комнате. Она сидела, сжимая в ладони граненый стакан, от которого резко несло спиртом. Напротив полулежал тот самый мужчина, лицо которого померещилось ей в портрете Ская, глядя на нее непривычно темными глазами. В горле запершило — она откашлялась, но этот кашель был не ее. Более звонкий, более хриплый. Чужой.

Она попыталась дернуться, но тело — это тело — не двинулось с места. Рука поднесла стакан к губам, она почувствовала во рту вкус алкоголя. Рука поставила стакан на низкий столик. Вместе с этим непослушным телом она потянулась к сигаретам: затяжка, другая — а потом она почувствовала, как двигаются губы.

— Боишься? — чужой хрипловатый голос дрогнул и сорвался.

Мужчина улыбнулся и легко подтвердил:

— Боюсь.

Она тихо и отчаянно рассмеялась, пальцы сжались в кулак. Она чувствовала чужое отчаяние, чужое сожаление, чужую боль. Чужую, но такую близкую.

— Твою мать… — шепнула не-она и сползла по стене, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. — Поверь в меня, — прошептала неожиданно страстно, заглядывая ему в лицо, — хотя бы ты поверь. Пожалуйста.

Она слышала стук капель дождя по стеклу, ее захлестывали страх, отчаяние, боль. Надежда. Грудь часто вздымалась, но не-она не позволяла себе плакать.

— Просто поверить? — наконец спросил он.

Она кивнула. Он улыбнулся и протянул ей руку. Пальцы соприкоснулись, и мир завертелся вокруг, осыпаясь мелким крошевом стекла. Она чувствовала тепло чужой ладони, но, когда посмотрела — в языках пламени была лишь ее собственная, узкая, испачканная свежей кровью. Невозможно алая, словно камни в ордене, она стекала с пальцев, частой капелью растворяясь в пустоте. Очередная капля сорвалась и вдруг зависла, увеличиваясь, затягивая в себя осколки и ее саму, алая пелена поглотила все, она видела лишь оттенки красного цвета, в которых возникали и растворялись чьи-то руки, лица.

Она шагнула вперед; пелена расступилась, выпуская ее в серую комнату, где единственным пятном цвета было кровавое пятно у стены. Она зачерпнула кровь ладонями, у лужи не было дна. Она могла бы шагнуть в нее, могла бы полететь дальше в неизвестность, но отчего-то не стала. Отшагнула влево, глядя только на собственные руки, на кровь, струйками стекающую по запястьям к локтю.

Она успела подумать, что хотела бы разукрасить ей эту серую стену. Протянула к ней руку, оставляя первый алый след собственной ладони…

Трель звонка, другая, третья. Стана проснулась от этого переливчатого звона, потянулась, медленно и лениво, села на кровати. Страха — ее привычного, ставшего таким родным страха — больше не было. На его место пришел покой и странная решимость. Чужая решимость.

Это был всего лишь сон.

Звонок повторился, судя по всему, кому-то не терпелось с ней повидаться. Стана встала и побрела к двери. На экране видеофона был Алька с иронично вздернутой бровью. Одногруппник что-то торопливо говорил в комм, потом тряхнул головой и отошел на шаг назад, сбрасывая вызов. Стана улыбнулась и открыла, кивнула в знак приветствия и приглашающе махнула рукой. От его ответной улыбки потеплело в груди. Модификанты — то ли ее проклятие, то ли просто ее типаж, как ни печально это признавать.

Пока она делала чай, смущенно предложив ему устраиваться поудобнее и чувствовать себя как дома, Александр успел завалить весь стол: планшеты, библиотечные, еще бумажные, книги, голопроектор — Стана аж застыла в ступоре, когда увидела эту замечательную картину. Но тот, мило улыбаясь, расчистил место под две чашки и сделал приглашающий жест рукой: иди сюда, мол. Она отрицательно помотала головой и невольно отшагнула назад, увидев, каким хищным на мгновение стал его взгляд, а уже в следующую секунду ее оторвали от пола и понесли.

Все-таки проклятие, решила Стана, обреченно вздыхая. Алька невозмутимо отпил из своей чашки (и ведь ни капли не пролил, пока тащил, зараза!) и поставил ее на стол.

— С чего начнем, прогульщица?

Стана окинула учебники взглядом и пожала плечами. Все это было равно плохо, и она равно ничего не понимала. Глаза остановились на микробиологии: новый курс был много сложнее прошлогоднего. Одно моделирование цепочек ДНК с предсказанием, во что выльются оказанные воздействия, чего стоило. Остальные вроде бы действительно знали, что делают, а она именно что гадала — шанс успеха был, что называется пятьдесят на пятьдесят. Пока ей везло, и на пересдачи к госпоже Осаки она не попадала, но вечным везение быть не могло.

— Биология?

Надежды в голосе — хоть большой ложкой черпай. Алька улыбнулся шире:

— Мат моделирование? — она жалобно застонала. — Ладно, ладно, биология. Ты загуляла на клонировании и изменениях психики модфикантов. Предпочтения есть?

Предпочтения были. Высказала Стана их, правда, в несколько непечатной форме, вызвав новый взрыв смеха. Алька смотрел на нее умиленно, будто перед ним сидела не Стана, а какой-нибудь миленький котенок, заигравшийся с клубком шерсти. Это и есть психическая деформация?

Ярко вспомнился ироничный взгляд ее бывшего подопечного и легкая снисходительность его тона. Потом мысли побежали дальше, и Стана вспомнила свидание с отчимом. Он жил в таком же доме, как и Алек, и смотрел на нее так же. Ну, после того как перестал стискивать ее в объятиях, безмолвно плача. Она так и не смогла спросить у него о матери, язык не повернулся. Они говорили о ее жизни: о приюте и учебе, о детских друзьях, университете и — Стана не сумела промолчать — об Алом. Первое упоминание героя как-то слишком ровно легло на рассказ о детстве, а отчим странно улыбнулся и попросил рассказать подробнее. Их, конечно, могли слушать: она не стала упоминать Алека, не сказала ничего о своей работе — только про Алого и его письма. Потом немного о Скае, а после — она просто молчала и слушала ударившегося в воспоминания отчима. Он знал Алого — это было открытием. Он знал Ская, называл его Влад и смеялся, когда рассказывал о том, как они вместе учились жить со своими свежеиспеченными модификациями. Говоря об Алеке-Алом, отчим мрачнел.

— Он был сломанным, Станни, — тяжелый вздох, заставил ее вздрогнуть. — Он хотел умереть, а приходилось убивать. И это убивало его.

— Он покончил с собой, — тихо озвучила Стана общепринятую версию.

Отчим криво усмехнулся.

— Не верю, — одними губами произнес он, и вдруг резко прижал ее к себе, пряча лицо у нее в волосах, шепча ей прямо в ухо. Она даже испугаться не успела, напряженно вслушиваясь. — Он бы скорее уничтожил этот мир, чем себя, милая, он…

Договаривать он не стал. Не смог, не захотел — Стана не понимала, но писк комма намекал на вышедшее время свидания. И, действительно, спустя секунду в дверь зазвонили. Стана вышла сама, краем глаза успев заметить, как охранник прячет в карман шокер, а ее сопровождающий из соцслужбы облегченно выдыхает. Она подала запрос на следующее свидание на той же неделе, но его до сих пор рассматривали. Уже почти полгода. Блэк говорил, что не может ничем помочь — и ей, и Скаю говорил — но Стане не верилось. Скорее их спецы до сих пор пытаются разобраться, что сказал ей отчим в последний момент, и сказал ли хоть что-нибудь вообще. Алый был запретной темой, похоже, но она, как всегда, слишком поздно это поняла…