— Мы должны ударить первыми, — сказал он с жаром. — Мы должны.

Президент шевельнул рукой.

Скай застыл, глядя на пропавшего крестника, на сына Оли, который подходит к отцу и с непроницаемым выражением лица кладет ему руку на плечо. Что-то было не так, он не знал, но чувствовал это.

— Мы должны ударить первыми? — негромко произнес президент.

— Да! Если модификанты первой волны…

— Довольно.

Тишина. Президент встал, прошелся по комнате.

— Модификанты первой волны неспособны к нормальному сосуществованию с людьми. Модификанты первой волны безумны, — в голосе верховного главнокомандующего было что-то, названия чему Скай не знал. — Модификанты первой волны развяжут новую войну… — он вдруг улыбнулся и посмотрел на него. — Владислав, знаете, как давно я это слышу?

— Нет, господин президент.

— Очень, очень давно. Я плохой политик, Владислав, — он мягко улыбнулся, кивнул.

Сын Кирилла вдруг заломил отцу руки, с легкостью заставив его опуститься на колени, и застыл, глядя на своего… кого?

— Мне стоило догадаться много раньше, что все эти утверждения относятся к одному конкретному модификанту.

— Я… — придушенно прохрипел Кирилл.

Сын, не глядя, ударил, голова друга безжизненно мотнулась из стороны в сторону.

— Блэка Кирилла отправить на принудительное лечение в закрытую клинику. Модификантов с процентом выше сорока девяти восстановить в правах по результатам психологического освидетельствования, освидетельствование проводить в нашей клинике с нашими специалистами, — секретарь кивнул, ожидая продолжения. — На должность министра обороны и главы аналитического центра назначить Владислава Ланского. Все.

Президент отвернулся.

Скай пошел к выходу, глядя как тащит его тезка своего отца. Не улыбаясь, не плача, не напрягаясь.

Он был хорошим сыном.

Правильным.

Если бы Ская спросили, он был сказал, что сын пошел в отца.

========== Post mortem (После смерти) ==========

Борьба притворной нормальности с безумием.

(Януш Леон Вишневский, «Любовница»)

Ей снился сон: она опять стояла у двери и слушала, как Алина прощается с Аллой, тепло и многословно. Она смотрела, как они обнимаются, смеются, пьют из горла вино. Они выглядели как старые хорошие друзья, давно расставшиеся, редко видящиеся, но все равно сохраняющие свою дружбу, несущие ее сквозь время.

— С размаха и об стенку? — спросила Алла, когда бутылка опустела.

Алина засмеялась, зазвенело бьющееся стекло, капелью посыпались на пол осколки.

— Увези ее, — сказала Алина уже в дверях. — Сделай то, что она просит, если не передумает.

— Она не знает, о чем просит, Аль, — неожиданно серьезно произнесла Алла. — И ты не помогаешь.

— Я не вправе ей отказывать, — у Алины грустная улыбка и печальные глаза, — моя вина, Аллчонок. Моя вина.

— Можно попытаться…

— Все можно вернуть, — перебивает Алина. — Лечи если хочешь. Или сделай — а потом лечи.

— Я тебя поняла.

Они снова обнимаются, прощаются, расцеловываются в щеки напоследок. Алина ерошит ей волосы и уходит в ночь.

Они ушли тоже, и ночь пахла сладким запахом цветов и свежим — скошенной травы…

Она проснулась с улыбкой, потянулась, зевнула. Море настойчиво шумело за окном, жаркое солнце нагрело комнату, и из кровати она выбиралась почти с наслаждением. В ванной шумела вода, она умылась на кухне, отфыркиваясь и брызгаясь во все стороны. Потом, захлопнув за собой дверь, легко сбежала по лестнице, вышла на набережную и остановилась, зажмурившись, глубоко вдыхая запах моря. Соль оседала на языке — так казалось — соль оседала на волосах, и они вились еще сильнее, делали ее еще более кудрявой. Темные пряди выгорели, отдавая явственной рыжиной на солнце, а в скрытых темными очками глазах невесть откуда появился зеленый проблеск. Порой, она смотрела на себя в зеркало, и сама себя не узнавала, честное слово!

Она открыла глаза и пошла, побежала вперед по променаду. Город просыпался, открывались кафе и булочные, сувенирные магазинчики и бутики. Она добежала до угла, свернула и ровным, размеренным шагом пошла в сторону красной, болтающейся на ветру вывески с огромным золотым круассаном.

Здешний язык ей упорно не давался: кожа уже подернулась плотной коричневой дымкой загара, а она все еще двух слов связать не могла. Она нахмурилась, вспоминая, как будет добрый день, но в голове была звенящая пустота.

— Hello! — седой и бородатый продавец всегда так радостно улыбался, будто она была его любимой клиенткой, а на языке, как назло, вертелось только абсолютно неуместное «здравствуй, Скай». — As usual? *

— Yeah**, — наконец выдавила она.

Он поставил два кофе и начал собирать в пакет выпечку. Когда кофе приготовился, она забрала два стакана, бумажный пакет, расплатилась и, широко улыбнувшись продавцу, побежала обратно.

Путь домой всегда был самой приятной частью утра: смешение запахов моря, песка, кофе и свежей сдобы делало мир вокруг сладким и уютным. Она глубоко вдыхала, задерживала дыхание, выдыхала с улыбкой. Иногда даже смеялась и пританцовывала, стараясь попадать на самый центр фигурных плиток. Она так любила этот мир.

В подъезде было прохладно от кондиционеров, она поежилась, забегая в лифт, смотрела, как меняются цифры, и выскочила на площадку, картинно, рисуясь, в тот же момент, когда открылись двери. Кофе из стаканов не выплеснулся, не ударился о крышки даже — она твердо знала, как надо двигаться, чтобы его не потревожить.

Иногда ей казалось, что все это сон.

Она открыла дверь и вошла в квартиру, пристроила свою ношу на узком столике, закрыла и повернула защелку. Скинула туфли, привычно заглядывая в зеркало: темные кудри струились по плечам, извиваясь, блестя на солнце, темные глаза сверкали радостью и жизнью — Господи, как же она мечтала увидеть их такими.

Как же она мечтала увидеть себя живой.

Она подхватила кофе и пакет и пошла на балкон, там — она знала — была Алла, читала очередную книгу или статью, курила, смотрела море. Алла всегда так сидела по утрам, а она всегда приносила им завтрак, и они пили настоящий кофе, заедая его почти приторно сладкими пирожными и круассанами. Различались вечера, мог быть иным обед, но не утро — утро принадлежало им и всегда было одинаковым.

Она поставила стаканчики на столик, Алла благодарно улыбнулась и взяла свой отвратительно черный кофе. Она размешала сахар в шоколадном латте, глотнула и зажмурилась от удовольствия — горечь почти не чувствовалась, сладко, воздушно и дивно вкусно. Она достала пирожное с невесомым белковым кремом, откусила и замычала от восторга.

— Божественно, — пробормотала она, рассматривая безбрежную морскую гладь.

Алла усмехнулась, глядя на нее своими невозможно проницательными глазами.

— Как твое утро, Стана? — спросила она, и стакан покатился по полу, а девушка с темными волосами и светло-карими глазами с чуть заметными на солнце зелеными прожилками закричала.

Громко и отчаянно.

Алла усмехнулась снова.

Ей снился сон: монстр сидел напротив нее, в его серебряных глазах не было света, не было жизни. В них была лишь тьма и отчаяние. Монстр смотрел на нее, его лапы касались ее волос, его глухой и глубокий голос обволакивал ее всю.

— Чего ты хочешь, Стана? — спросил ее монстр.

Она смотрела на него и вспоминала женщину, которой этот монстр был. Женщину, которую любили, женщину, которая могла все.

— Я хочу быть тобой, — сказала она.

И монстр засмеялся.

На мгновение ей показалось, что из его серебряных глаз текут совсем человеческие слезы.

Комментарий к Post mortem (После смерти)

* - Здравствуй, как обычно?

** - Да.

========== Post scriptum (После написанного) ==========

С молчанием живых смириться труднее, чем с молчанием мертвых.

(Фредерик Бегбедер, «Французский роман»)

За окном мерно шумело море, он слышал, как разбиваются о берег волны, разлетаясь мириадами брызг, слышал, как эти брызги опускаются на скалы и замирают, чтобы с тонким журчанием стечь в толщу воды и вернуться в это бесконечное движение, бесконечный круговорот.