Закончив подстригать, он произносит:
- Пусть растут до тысячи хиро11.
А кормилица Сёнагон, растроганная до слез, думает, на него глядя: "Чем заслужили мы такое счастье?"
- Пусть увижу лишь я,
Как в пучине морской глубиною
В много тысяч хиро
Подрастают, тянутся ввысь
Эти пышные травы,
произносит Гэндзи.
"Много тысяч хиро...
Но дано ль глубину нам измерить?
За приливом - отлив.
Разве в море найдешь постоянство?
Ведь неведом ему покой..."
пишет юная госпожа на листочке бумаги - весьма искусно, но все еще с той долей детской непосредственности, которая в сочетании с незаурядной красотой всегда восхищала Гэндзи.
И в этот день кареты стояли так тесно, что не оставалось ни клочка свободной земли. У Императорских конюшен Гэндзи пришлось остановиться, ибо двигаться дальше не было возможности.
- Похоже, что здесь разместились кареты высших сановников. Как шумно! проговорил Гэндзи в некотором замешательстве.
Тут из кареты, судя по всему, принадлежавшей какой-то знатной госпоже и до отказа наполненной дамами, призывно помахали веером.
- Не желаете ли стать здесь? Мы можем подвинуться.
"Это что еще за любительница приключений?" - удивился Гэндзи, но, поскольку место было и в самом деле подходящее, распорядился, чтобы кареты подвинули туда.
- Как сумели вы так удачно устроиться? Не могу не позавидовать, - велел передать Гэндзи, а дама прислала в ответ изящный веер, в сложенной части которого было написано следующее:
"О мирская тщета!
Я ждала, в этих мальвах видя
Знак, данный богами12,
Но, увы, украшает другую
Встречу мне посуливший цветок.
Да, не проникнуть за вервие запрета13".
Гэндзи узнал почерк - то была та самая Гэн-найси-но сукэ. "Поразительно, до каких пор будет она вести себя так, словно годы над ней не властны?" - с неприязнью подумал он и ответил довольно резко:
"Этот цветок
Мне слишком ветреным кажется.
Встречу сулит
Он всем здесь собравшимся ныне
Восьми десяткам родов".
Почувствовав себя обиженной, Гэн-найси-но сукэ тем не менее сочла возможным передать ему такое послание:
"Как досадно, увы,
Что поверила я его имени.
Бесполезной травой,
Поманившей пустыми надеждами,
Оказался этот цветок".
Поскольку Гэндзи приехал не один, шторы в его карете оставались все время опущенными, и многие были весьма взволнованы этим обстоятельством. "Совсем недавно господин Дайсё предстал перед нами во всем блеске своего парадного облачения. Сегодня же он приехал как простой зритель. Жаль, что нельзя взглянуть на него. Кого прячет он в своей карете? Вряд ли это незначительная особа..." - гадали собравшиеся.
"Что за нелепый разговор о цветах?" - недовольно думал Гэндзи. Право, не будь эта дама такой бесцеремонной, она наверняка воздержалась бы от продолжения, хотя бы из уважения к его спутнице.
Немало горестей выпало на долю Рокудзё-но миясудокоро за прошедшие годы, но никогда еще она не была так близка к отчаянию. Недавние события убедили ее в том, что Гэндзи окончательно охладел к ней, но уехать, порвав с ним, она не решалась, страшась беспомощности, одиночества и насмешек. Остаться в столице? Но тогда она наверняка сделается предметом беспрерывных нападок и оскорблений... Жестокие сомнения денно и нощно терзали ее душу. "Рыбу ловит рыбак, и качается поплавок..." (74) Ей все казалось, что она и сама безвольно качается в волнах, и в конце концов она почувствовала себя совсем больной.
Господин Дайсё не придавал особого значения ее намерению уехать и не пытался сколько-нибудь решительно препятствовать ей в его осуществлении.
- Что ж, вы правы, решив покинуть меня, недостойного, ибо, очевидно, я не вызываю в вашем сердце ничего, кроме неприязни. Я понимаю, что слишком никчемен и все же, если бы вы остались со мной до конца, разве не свидетельствовало бы это о подлинной глубине ваших чувств? - уклончиво говорил он, не разрешая ее сомнений.
Надежда рассеять наконец тягостные мысли привела миясудокоро на берег Священной реки, но оскорбление, ей здесь нанесенное, вновь повергло ее в бездну отчаяния.
Тем временем тревога воцарилась в доме Левого министра. Состояние молодой госпожи резко ухудшилось, похоже, что не без участия злых духов. Подобные обстоятельства отнюдь не благоприятствовали тайным похождениям, и даже в дом на Второй линии Гэндзи заглядывал крайне редко. Что ни говори, а высокое положение дочери министра обязывало его относиться к ней с особым вниманием, и мог ли он не беспокоиться за нее теперь, когда ее недомогание было отчасти связано с неким не совсем обычным обстоятельством?14 Разумеется, в его покоях постоянно справлялись соответствующие обряды и произносились заклинания.
Появлялись разные духи, среди них души умерших и души живых15, разные имена называли они, но один из них, отказываясь переходить на посредника, все цеплялся за тело больной и ни на миг не оставлял ее. Хотя он и не причинял ей особенно тяжких мучений, упорство, с которым он ее преследовал, не желая подчиняться даже самым искусным заклинателям, наводило на мысль, что все это было неспроста. Перебирая женщин, которых посещал господин Дайсё, дамы шептались:
- Миясудокоро и та, со Второй линии, пользуются его особой благосклонностью, потому и ненависть их должна быть страшна.
Обращались и к гадальщикам, но ничего определенного не узнали. Между тем ни у одного из обнаруживших себя духов не было причин питать к госпоже столь глубоко враждебное чувство. То были духи более чем незначительные, скорее всего просто воспользовавшиеся беспомощным состоянием больной: душа давно уже скончавшейся кормилицы, какие-то другие духи, с незапамятных времен не отстававшие от семейства министра... Госпожа захлебывалась от рыданий, приступы тошноты сотрясали ее грудь. Страдания ее были невыносимы, и окружающие совершенно потерялись от страха и горя.
От ушедшего на покой Государя то и дело приходили справиться о состоянии больной, он позаботился даже молебны во здравие ее заказать милость особенная, несомненно повысившая ценность ее жизни в глазах окружающих.
