Призвав одного из спутников своих, он велит ему стряхнуть снег с померанцевого деревца. Тут, - уж не от зависти ли? - вздрагивают ветки сосны, и с них тоже сыплется снег, словно "небесные волны захлестнули их..." (50). "Как жаль, что рядом нет женщины, способной хоть как-то откликнуться на мои чувства, даже не выказывая при этом особой глубины понимания", думает Гэндзи.

Ворота еще закрыты, принимаются искать ключника, и вот он выходит совсем уже дряхлый старик. Женщина неопределенного возраста - то ли дочь его, то ли внучка, - запачканным платьем своим резко выделяющаяся на фоне белого снега, зябко поеживаясь, держит в руке обернутую концом рукава какую-то странную плошку, в которой тлеет несколько крошечных угольков. Старик никак не может открыть ворота, и женщина, подойдя, принимается тянуть вместе с ним - зрелище не из приятных. Наконец вмешивается кто-то из спутников Гэндзи, и ворота поддаются.

- Глядя на снег,

Увенчавший голову старца.

Подумал невольно:

Этим утром его рукава

Едва ли влажнее моих...

"Юным нечем прикрыть наготу..."18 - говорит Гэндзи и невольно улыбается, вспоминая покрасневший нос, который придавал девушке такой озябший вид.

"Когда бы увидел ее То-но тюдзё! Какое сравнение пришло бы ему в голову? Он всегда следит за мной, вряд ли для него осталось тайной, что я посещаю ее", - думает Гэндзи с некоторым беспокойством.

Будь дочь принца заурядной, ничем не примечательной особой, он скорее всего сразу же покинул бы ее, но она была так жалка и беспомощна, что он не решился ее оставить и время от времени писал к ней, хотя письма его были вовсе не похожи на любовные. Он посылал ей шелк, узорчатую парчу, хлопчатые ткани, чтобы было чем заменить кунью накидку, одаривал приличными нарядами ее пожилых прислужниц, не забыл даже древнего старика ключника - словом, имел попечение как о высших, так и о низших. Поскольку женщину, по-видимому, ничуть не смущало, что заботы Гэндзи о ней носили исключительно житейский характер, он со спокойной душой решил и впредь таким же образом опекать ее и входил во все самые ничтожные, самые сокровенные ее нужды.

Привлекательной нельзя было назвать и Уцусэми, которую в ту давнюю ночь застал врасплох его взор, однако, обладая умением скрывать свои недостатки, она не казалась жалкой. А ведь эта особа занимает в мире куда более высокое положение... Воистину, достоинства женщины не зависят от ее звания...

Надо сказать, что Гэндзи и теперь довольно часто вспоминал супругу правителя Иё, такую спокойную, изящную, но, увы, потерянную для него навсегда.

Год подошел к концу. Однажды, когда Гэндзи был в своих дворцовых покоях, зашла к нему госпожа Таю. Она нередко прислуживала ему при стрижке волос и оказывала другие услуги, но отношения меж ними были скорее дружескими, нежели любовными. Гэндзи считал ее милой собеседницей и часто шутил с ней. Даже когда он не призывал ее, она приходила сама, коли было у нее чем с ним поделиться.

- Ах, все это так странно... Я в полной растерянности, но было бы просто дурно не рассказать вам... - говорит она, улыбаясь, и замолкает.

- А что такое? Уж от меня-то вы можете ничего не скрывать, - отзывается Гэндзи.

- Да разве я скрываю? Со своими печалями я сразу прихожу к вам, порой даже злоупотребляя вашей благосклонностью, но... дело-то слишком щекотливое... - И она, смешавшись, умолкает.

- Неужели нельзя не жеманиться! - сердится Гэндзи.

- Я с письмом от госпожи... - говорит она наконец и вытаскивает письмо.

- Что ж тут особенного? - удивляется Гэндзи и берет письмо, а Таю смотрит, затаив дыхание.

Толстый, покоробившийся лист бумаги "митиноку"19, правда старательно пропитанный благовониями... Написано же довольно умело. Вот и стихи:

Китайский наряд

Сшит из жесткого шелка, жестоко

Сердце твое.

Потому и мои рукава

Промокают все больше и больше...

Гэндзи в недоумении склоняет голову, а Таю, разложив на полу платок, ставит на него тяжелый старомодный ларец.

- Вы и представить себе не можете, как мне неприятно... Но ведь это платье, нарочно приготовленное к первому дню Нового года! Я не посмела пренебречь таким даром и отдать его обратно. Хотела было, ничего никому не говоря, оставить платье себе, но госпожа наверняка обиделась бы... Потому и решила: покажу вам, а потом... - оправдывается она.

- Было бы крайне досадно, если бы вы оставили его у себя. Что может быть дороже такого дара для человека, рядом с которым нет никого, кто высушил бы его рукава (51)...

Больше Гэндзи ничего не мог сказать, а про себя с сожалением подумал: "И все же... Как неизящно сказано! По-видимому, эти строки - предел ее собственного мастерства. Дзидзю вряд ли допустила бы... По всему видно, что у нее нет даже наставника, искусно владеющего кистью".

Представив себе, каких мучений, какого умственного напряжения стоило дочери принца это письмо, Гэндзи улыбнулся.

- Пожалуй, самым ценным даром можно считать именно стихотворение, говорит он, рассматривая пожелтевший листок бумаги, и Таю заливается краской.

Из ларца торчат концы какого-то одеяния. Судя по всему, это нижнее платье модной расцветки20, но невероятно поблекшее, старинного покроя, а также темное - и с лица, и с изнанки - носи. И то и другое сшиты весьма дурно.

- "Что за диковинный наряд?" - думает Гэндзи и как бы между прочим пишет что-то на краешке развернутого письма... Таю заглядывает сбоку и видит:

"Вряд ли цветом своим,

О шафран, ты прельстить меня можешь,

Но с красным цветком 

Почему, я и сам не знаю 

Расстаться никак не могу21.

"Всегда ярко-алым мне этот цветок казался", но, увы..." (52)

"Очевидно, не без причины сетует он на красные цветы", - догадывается Таю, но, как ни жаль ей госпожу, чье лицо она не раз имела возможность видеть в лунном свете, стихотворение Гэндзи приводит ее в неописуемый восторг.

- Алый наряд,

Один только раз окрашенный,

Блекнет так быстро...

Но все ж и его не стоит

Молве отдавать на суд.

Увы, тяжко жить в этом мире, - привычно, как бы между прочим, отвечает Таю.

Стихотворение ее не представляет собой ничего особенного, но Гэндзи снова и снова сокрушается: "Когда бы та сумела хоть так ответить..." Однако высокое звание дочери покойного принца Хитати требовало сочувствия, и менее всего ему хотелось, чтобы из-за подобных мелочей страдало ее доброе имя. Тут подходят прислуживающие в его покоях дамы, и Гэндзи говорит, вздыхая: