- До сих пор изволишь почивать? Уж наверное, не без причины. И Гэндзи, поднявшись, отвечает:

- О да, разнежился на привольно одиноком ложе. Ты из Дворца?

- Совершенно верно, оттуда. Вчера вечером мне сообщили, что сегодня должны быть выбраны музыканты и танцоры для церемонии Высочайшего посещения дворца Судзаку. Я приехал, дабы известить о том министра, а потом сразу же вернусь во Дворец.

По-видимому, он очень спешил.

- Коли так, и я с тобой, - говорит Гэндзи и, повелев принести утренний рис, угощается сам и потчует гостя, после чего, хотя у ворот стояли наготове обе кареты, они сели вместе в одну и отправились во Дворец. Причем по дороге То-но тюдзё продолжал уличать Гэндзи в чрезмерной сонливости и упрекать за скрытность.

В тот день во Дворце шли поспешные приготовления к церемонии, и Гэндзи совершенно не имел досуга. Иногда он с раскаянием вспоминал, что не отправил дочери принца Хитати положенного письма, но только поздно вечером ему удалось наконец его написать.

Пошел дождь, однако Гэндзи не испытывал ни малейшего желания снова "пережидать его" в доме принца - видно, ему довольно было и одного раза.

Давно уже миновало время, когда можно было ждать письма, и Таю, кляня себя, жалела госпожу. Сама же девушка, до крайности смущенная происшедшим, даже не понимала, сколь оскорбительна подобная задержка обычного утреннего послания.

В письме же было написано вот что:

"Вечерний туман

Все завесил вокруг, и напрасно

Я просвета искал.

А теперь этот дождь - все сильнее

Сжимает сердце тоска...

Охваченный нетерпением, жду, когда тучи наконец разойдутся..." Уязвленные явным нежеланием Гэндзи приезжать к ним сегодня, дамы тем не менее старались уговорить госпожу написать ответ, но все чувства ее были в таком смятении, что она оказалась неспособной сочинить даже самого простого послания и, только вняв настояниям Дзидзю - "Медлить нельзя, скоро совсем стемнеет", - заставила себя написать следующее:

"Подумай о том,

С каким нетерпением жду я

Темной ночью луны.

Пусть в сердце твоем это небо

Пробуждает иные чувства..."

Когда-то лиловая бумага пожелтела от старости и казалась удивительно старомодной. Знаки, начертанные весьма уверенной рукой, были выдержаны в старинном стиле8, а строчки равны по длине - словом, ничего достойного внимания в письме не было, и Гэндзи сразу же отложил его.

"Интересно, что она подумала обо мне? - тревожился он. - Вот, оказывается, что это такое - запоздалое раскаяние. И все же что мне делать? Придется, видно, запастись терпением и заботиться о ней до конца своих дней", - решил наконец Гэндзи, но, не подозревая об этом, девушка предавалась печали.

С наступлением ночи Левый министр покинул Дворец, и Гэндзи поехал с ним.

В последнее время в доме министра было особенно шумно. Там собирались юноши из благороднейших столичных семейств и, предвкушая удовольствия, связанные с церемонией Высочайшего посещения, коротали дни в оживленных беседах, совершенствовались в разнообразнейших танцах. С утра до вечера в доме звучала громкая музыка, юноши выбивались из сил, стараясь затмить друг друга... Право, во время обычных музицирований такого не бывает. Звонко пели большие флейты "хитирики", им вторили флейты "сякухати"9, юноши подкатили к перилам даже большой барабан "тайко"10 и сами били в него.

Не имея досуга, Гэндзи лишь иногда, улучив миг, навещал дорогих его сердцу особ, но в том заброшенном доме не показывался вовсе. Приближалась к концу осень, дочь принца Хитати не смела уже и надеяться, а дни и луны текли, сменяя друг друга. Совсем немного осталось до дня Высочайшего посещения, музыкальные занятия были в самом разгаре, и вот тут-то в покоях Гэндзи появилась Таю.

- Как поживает ваша госпожа? - спросил ее Гэндзи, которому, несмотря ни на что, было искренне жаль девушку.

Рассказав ему о том, как обстоят дела в доме покойного принца Хитати, Таю добавила:

- Ваше явное пренебрежение удручает не только ее, но и всех ее домочадцев.

Говоря это, она чуть не плакала.

"Она полагала, что, показав мне свою госпожу издалека, сумеет укрепить меня в мысли о ее привлекательности, а на большее не рассчитывала. Я же разрушил ее замыслы, и она вправе считать меня бессердечным", - думал Гэндзи. Представив же себе печально поникшую фигуру дочери принца, почувствовал себя растроганным. "Бедняжка уверена, что я навсегда покинул ее".

- Теперь я совершенно не имею досуга. Увы, не в моей власти... вздохнул он, но тут же улыбнулся: - Я надеюсь, что мне еще удастся обогатить ум вашей госпожи знаниями, приличными ее полу, а то она показалась мне довольно невежественной особой.

Глядя на его прекрасное юное лицо, Таю не могла не улыбнуться в ответ. "Ах, право, было бы только странно, если бы женщины, с ним связанные, не испытывали мук ревности. И разве не понятно его стремление во всем потакать своим желаниям, ни с кем особенно не считаясь?" - подумала она.

Когда остались позади самые беспокойные дни, Гэндзи стал время от времени навещать дочь принца Хитати.

С тех пор как в доме на Второй линии появилась некая юная особа, связанная с чудесным цветком мурасаки, он, очарованный ею, отдалился от своих прежних возлюбленных и даже на Шестой линии бывал крайне редко. Тем более тяготила его обязанность посещать этот заброшенный дом, хотя он жалел и не забывал его обитательницу. У него никогда не возникало желания получше разглядеть эту стыдливую особу, пока однажды не пришла ему в голову мысль, что, может быть, она вовсе не так дурна, как кажется. В самом деле, только осязанием трудно что-нибудь распознать. "Вот бы увидеть ее!" - загорелся Гэндзи, но не мог же он позволить себе откровенно разглядывать ее при ярком свете? Поэтому однажды ночью, когда дамы были одни и чувствовали себя вполне свободно, Гэндзи тайком пробрался в дом и стал смотреть сквозь решетку.

Как и следовало ожидать, увидеть госпожу ему не удалось. Обветшавшие переносные занавесы, судя по всему, годами стояли на одних и тех же местах, их никогда не отодвигали и не переставляли, поэтому Гэндзи так и не сумел удовлетворить своего любопытства, и пришлось ему ограничиться созерцанием четырех или пяти прислужниц, которые, сидя поодаль, ели что-то крайне непривлекательное и жалкое, хотя и поданное на китайском фарфоре изысканно зеленоватого оттенка11. Другие сидели в углу, дрожа от холода, их когда-то белые платья были немыслимо засалены, а привязанные сзади к поясу грязные платки сибира придавали еще более отталкивающий вид их и без того безобразным фигурам. Тем не менее в прическах у них, как полагается, торчали гребни12, правда готовые того и гляди выпасть. "Я-то думал, что таких можно встретить лишь в Танцевальной палате или в Отделении дворцовых прислужниц"13, - недоумевал Гэндзи. Он и представить себе не мог, что подобные особы могут входить в свиту благородной девицы.