Монахине Гэндзи написал теплое, искреннее письмо, и в него снова была вложена маленькая записка:

"Взглянуть бы хоть раз на знаки, неуверенно начертанные Вашей рукой!

Неглубокой зовут

Эту речку, но чувства глубокие

Зародились в душе.

Почему же так далеко ты,

Отраженье в горном колодце?" (41)

"Зачерпнуть не спеши,

Зачерпнешь - и раскаешься после.

Колодцу в горах

Отраженье решусь ли доверить?

Он, молва говорит, мелковат..." 

ответила монахиня. Да и сам Корэмицу не мог сообщить ничего утешительного.

"Если обстоятельства будут благоприятствовать нам и состояние больной улучшится, мы переедем в столицу. Тогда я смогу ответить более определенно". Вот все, что сказала кормилица, и Гэндзи влачил дни в мучительном беспокойстве и нетерпении.

Тем временем принцесса из павильона Глициний занемогла и покинула Дворец. Государь тосковал и печалился, и, разумеется, Гэндзи было жаль его, но вместе с тем смутная надежда заставляла трепетать его сердце: "Ах, быть может, хотя бы теперь..." Никуда не выезжая, он в унылой праздности коротал дни во Дворце или дома, а когда спускался вечер, ни на шаг не отставал от госпожи Омёбу. И кто знает, как удалось ей все устроить! Так или иначе, настал наконец миг, когда заветное желание Гэндзи исполнилось. Увы, ему казалось, что это всего лишь сон, и печаль сжимала его сердце. Невесела была и принцесса. Еще совсем недавно, вспоминая о своей непростительной слабости, омрачившей ее существование бесконечными терзаниями, она твердо решила, что случившееся никогда больше не повторится, но вот опять...27 Лицо ее выражало глубокое уныние, но нежные черты казались еще нежнее, а милая застенчивость, с которой она отворачивалась от Гэндзи, сообщала ее облику что-то необыкновенно трогательное. Она была так прекрасна, что Гэндзи невольно робел перед нею.

"Право, будь она хоть в чем-то несовершенна..." - думал он не без некоторой досады. Увы, могли ли слова выразить чувства, переполнявшие его душу? На горе Мрака, горе Курабу найти бы приют, ведь эти летние ночи так жестоко кратки (42), и встречи скорее печалят...

- Ты сегодня со мной.

Но дождусь ли я новой встречи?

Ночь мелькнет быстрым сном.

Как хотел бы и я, в этом сне

Растворившись, исчезнуть с ним вместе... 

говорит он, рыдая, и, не в силах превозмочь невольной жалости к нему, она отвечает:

- Достояньем молвы

Мое имя станет, я знаю.

Даже если прервет

Бесконечно печальную жизнь

Сон, не знающий пробужденья.

Право, ей было от чего приходить в отчаяние, и сердце Гэндзи сжималось от жалости, когда он глядел на нее.

Омёбу принесла носи и прочие вещи Гэндзи. Вернувшись в дом на Второй линии, он целый день проплакал, не вставая с ложа. Омёбу сообщила, что госпожа, как и прежде, отказалась прочесть его письмо, и, хотя ничего другого Гэндзи не ожидал, сердце его было глубоко уязвлено, и дня два или три он не выходил из своей опочивальни, с ужасом думая о том, что Государь, встревоженный его отсутствием, должно быть, недоумевает: "Что же еще с ним приключилось?"

Принцесса тоже печалилась, сокрушаясь о злополучной доле своей. С каждым днем она чувствовала себя все хуже и не решалась прервать своего затворничества, хотя Государь то и дело присылал гонцов, прося ее поторопиться с возвращением. Дело осложнялось еще и тем, что ее недомогание было не совсем обычным, и, оставаясь одна, она частенько задумывалась: "Что же тому причиной?" Самые тягостные подозрения омрачали ее душу, мысли о будущем приводили в отчаяние. Пока стояла жара, принцесса и вовсе не поднималась с ложа. Миновало три луны, и причина ее недомогания стала очевидной. Ловя на себе недоуменные взгляды, она терзалась, сетуя на свою несчастную судьбу. Ни о чем не подозревавшие прислужницы дивились: "До сих пор не открыться Государю?" Но могли ли они знать... Ее молочная сестра Бэн, Омёбу и некоторые другие дамы, близко прислуживающие ей в купальне, раньше прочих угадали истинную причину ее недуга, и удивлению их не было пределов, но о таких вещах не принято говорить вслух, поэтому Омёбу только молча ужасалась, сетуя на предопределение, которого никому не дано избежать. В конце концов Государю сообщили, что вмешательство злых духов не позволило сразу распознать причину недомогания. И все вокруг на этом успокоились. Государь, еще большую нежность питая теперь к принцессе, то и дело присылал в ее дом гонцов, не давая ей ни на миг отвлечься от мрачных мыслей. Между тем господину Тюдзё приснился удивительный, странный сон. Призвал он к себе толкователя, чтобы узнать, что этот сон ему предвещает, и услышал нечто непостижимое, совершенно невероятное.

- Но предвещает этот сон и большие несчастья, а потому вам следует вести себя крайне осмотрительно, - предупредил его толкователь, и Гэндзи, спохватившись, объяснил:

- Этот сон видел не я, а совсем другой человек. Прошу вас, не говорите о нем никому, пока он не сбудется.

Однако услышанное повергло его в сильнейшее беспокойство. "Что же все это значит?" Тут дошел до него слух о принцессе Фудзицубо. "Неужели?.." возникла догадка, и, окончательно лишившись покоя, он стал отчаянно молить ее о встрече, но Омёбу, судя по всему, поразмыслив, пришла к выводу, что теперь посредничество ее может иметь несоизмеримо худшие последствия, чем прежде; во всяком случае, короткие письма, которые и раньше-то были редки, совсем перестали приходить.

На Седьмую луну принцесса наконец переехала во Дворец. После столь долгого отсутствия она показалась Государю еще прекраснее, и благосклонность его не ведала пределов. Она уже немного раздалась в талии, лицо же ее осунулось, и томная бледность сообщала ему особое очарование. Ни днем, ни ночью не покидал Государь ее покоев, а поскольку стояла прекрасная пора, располагавшая к изящным утехам, то и дело призывал во Дворец Гэндзи, дабы тот услаждал его слух игрой на кото или на флейте. Как ни старался Гэндзи сохранять хладнокровие, на лице его слишком часто отражались чувства, волновавшие душу, и принцесса не могла отвлечься от постоянно снедавшей ее мучительной тревоги.