И мы помогали мальчику, которому подарили желтых пушистых цыплят, жалобно пищавших: «пи-пи-пи». Резким хлопком ладоней мы в три смены ловили мух всех видов и мастей и скармливали им. Пока те, что выжили, не становились молоденькими петушками или курочками, способными обеспечить себя кормом без нашей помощи.

А хозяин цыплят уже различал их и даже дал им клички. Как он был счастлив, когда его отец смотрел на них с нежностью и оценивал, насколько откормлены их окорока! Словно заботился об их здоровье. А потом он раскрыл коварный план отца. Пока он расхваливал своих цыплят, их, вареных, подали на стол.

Не выбрасывалось ничего. Все было просто и эффективно.

В том же дворе мы играли в прятки. Водивший закрывал глаза и считал, а остальные бросались врассыпную прятаться. Там же играли в «казаков-разбойников», в шарики и в косточки, когда созревали персики.

Девочки играли в классики, резиночку и веревочку. Иногда мы, мальчики, играли вместе с ними, потому что тогда единственным отличием мальчиков от девочек для нас была поза, в которой мы мочились, и в умении мочиться дугой.

Коты, скопом мчавшиеся к бакам, работали в ночную смену и, как мыши, разбегались в разные стороны, завидев мальчишку или собаку. Не то что нынешние! Млеют себе в квартирах, развалившись в мягких креслах. Потягиваются, нежатся, напрашиваясь на ласку, и нехотя урчат. Бездельничают дома, на работу не ходят, едят деликатесы из банок и специальную пищу для котов и знай себе жиреют. И приобретают такие пугающие размеры, что теперь уже дети и собаки разбегаются от них, как мыши.

Если так пойдет и дальше, возможно, лет через сорок мы встретим кота в сапогах, владельца цирка – во фраке и с бабочкой. И этот кот будет дрессировать людей в человеческом цирке на глазах у ликующей публики. А мы, люди, будем ковылять, опираясь на палочку, ползать на четвереньках, прыгать и кувыркаться по команде под бурные аплодисменты и кошачье «Мяу!».

Пишу и смеюсь, вспоминая свои детские приключения. У нас было чудесное детство. Наполненное природой, теплом, любовью близких и чувством бесконечной свободы. Счастливейшая пора моей жизни.

Мы наслаждались открытыми просторами, сменой времен года, запахом земли после дождя, весенним цветением, морем – летом, осенью – детскими лагерями и ветрами. Мы строили шалаши из веток и стеблей тростника, съезжали с дюн и катались по ним кубарем. Летом они были белесо-желтые, а в сезон дождей приобретали желтоватый, керамический оттенок. Мы гуляли в старинных парках, по берегу моря, ходили в пешие многокилометровые походы. Уходили утром и возвращались вечером. Мы пропадали на людных и уединенных пляжах, в старинных парках на берегу моря.

Летом мы вполне могли прокормить себя сами. В дюнах росли дикий виноград и инжир, на плантациях – манго. А в долине – плоды кактуса и клубника – белая и черная.

Мы были быстры и проворны, как лани, хитры, как лисы, и коварны, как змеи, которых было полно в дюнах и в долине.

Если мы все же попадались в руки сторожу плантации, который гонялся за нами на быстром жеребце – не беда. Нам на помощь мчался наш верный пес, уже успевший растерзать парочку кроликов без нашего вмешательства. Чистопородная немецкая овчарка по кличке Ласси – умный и сильный пес, равных которому не было.

Разозлившись, он рычал на сторожа и бросался на лошадь, пока сторож не начинал умолять, чтобы его забрали. Едва завидев нас, он скакал прочь на своем коне. Эта история повторялась, пока мы не натыкались на нового сторожа или не попадались в одиночку.

В начале зимы мы прибивались к молодым бедуинам, нашим сверстникам, которые пригоняли в Ашкелон на выпас свои стада. Мы пасли с ними овец, смотрели, как рождаются ягнята и как трепетно за ними ухаживают. Сразу после рождения мама и пастух моют их. Мама – языком, пастух – полотном, и вскоре малыши встают на ноги и начинают сосать полезное и сытное мамино молочко.

Как все было красиво и пасторально! Пока Ласси, наш сумасшедший пес, не обрывал привязь и не убегал на пастбище, распугивая лаем пастушьих ханаанских собак, уступавших ему в размере, и не разгонял все стадо.

Все бедуины были наслышаны о нем и мечтали свести с ним счеты.

Однажды один старый бедуин решил положить этому конец. В пиджаке он спрятал, по всей видимости, пистолет. Он подошел к нам на безопасное расстояние и спросил, как зовут пса. Я ответил: «Ласси». Он попытался засунуть руку за пазуху пиджака, и тут я что-то почувствовал.

«Стойте! – закричал я, – или я отпущу его!». Ласси, который уловил своим собачьим чутьем, что человек настроен враждебно, начал отчаянно лаять, и с силой потащил меня вперед, намереваясь укусить его. Причем нацеливался он на верхнюю часть тела.

«Не смей!» – одернул я его. Бедуин был смелым, но разумным. Он испугался и уже хотел покончить с этим поскорее. Сказал, что у него пистолет, и опять попытался запустить руку за пазуху.

Я позволил Ласси приблизиться к нему, и теперь их разделял всего метр. Ласси рванул изо всех сил и опять попытался укусить. Он щелкал челюстями, изо рта капала слюна. Он был настроен убивать.

Бедуин убрал руку и предупредил меня, что в следующий раз он застрелит пса. Я не знаю точно, что было у него в пиджаке, но знаю, что он не успел бы даже спустить курок.

Ласси выкрали у полиции в полтора года, и он был натаскан атаковать нарушителей с любым оружием в руках. Однажды, гуляя с псом по плантациям, я отпустил его побегать. Его внимание привлек заяц, и помчавшись за ним, он оставил меня одного. Упомянутый сторож, поклявшийся удирать каждый раз, как нас увидит, заметил, что я один, и решил отомстить. Он выхватил плеть и огрел меня изо всех сил. Дело было зимой, я был в плаще и боли почти не почувствовал.

Я очень испугался, а больно мне было оттого, что Ласси меня бросил. Я звал его, а сторож смеялся и издевался. Сидя на лошади, он наклонился и продолжал хлестать меня плетью.

И вдруг Ласси мелькнул между деревьев и набросился на него. Можете не верить, потому что я и сам не представлял, каким опасным и жестоким может быть пёс. Я встал между сторожем и Ласси и с трудом сдержал его. И с моей помощью, сторожу еле удалось унести ноги. А ноги и у него, и у коня были искусаны до крови. С тех пор, даже если я появлялся на плантации один, сторож держал своё слово и скакал на своём коне подальше от меня.

Ласси был дикой собакой. В уличных боях он загрыз не одну собаку. А еще несколько котов, пару овец и несчётное количество зайцев, которых сам и ловил.

Когда-то он принадлежал нашему соседу Реувену, пожилому человеку, который выкрал его у полиции. В те годы собакам в холку ещё не вживляли электронный чип. И он продолжал обучать его нападать и кусать. Потом пес ему надоел, и он отдал его нашему брату Якову. Периодически Реувен забирал его у нас, а потом возвращал. И так повторялось несколько раз.

За те годы, что он провёл с нами, Ласси искусал около двадцати человек. В том числе моего дядю Шерли, который обожал его дразнить. Семь раз, после жалоб искусанных им людей, его изолировали в ветеринарной клинике. Спустя неделю, мы освобождали его, заплатив штраф и стоимость ухода в ветеринарной клинике. До следующего раза.

Однажды утром мы нашли его мертвым. Он был отравлен.

Дети нашего района организовали похороны. И мы похоронили его в песчаных дюнах, которые он, как и мы, любил за то чувство свободы, которое они ему дарили. Да, Ласси натворил много бед, но он лишь делал то, чему его научили.

Он был верной собакой и преданным охранником, защищавшим своих хозяев. А ведь в этом и было его призвание. В те годы мы, дети, жили и росли на природе, питались её соками, любили её. И были счастливы. Мы отправлялись в путь хорошо подготовленными к здоровой жизни, с багажом счастливых воспоминаний.

Много времён года сменилось с тех пор. Но сейчас, как и в детстве, я наслаждаюсь весенним цветением, открытыми просторами, где можно дышать полной грудью и верить в счастливое и безопасное будущее.