— Мы о вас, русалках, оказывается, многое не знаем.

Под «мы» Адриан подразумевает всех ныне живущих людей! Нехорошо закидывать ногу на ногу и смотреть на Маринетт так, как будто она ему чем-то обязана. И не просто чем-то, а раскрыть все секреты своего происхождения, перевоплощения, рода. Словно за относительное спасение она вынуждена целовать ему ноги.

И хотя у неё нет преимуществ перед Адрианом — она на его территории и под его контролем — русалка все равно чувствует себя возмущённой.

Она бросает на него взгляд, полный красноречивого бешенства, и он отвечает ей с не меньшим пылом, насмешкой и, кажется, надменностью. Здесь и сейчас в ожесточенной битве взглядов схлестнулось не просто двое повздоривших, а прежде всего представители разных рас.

— Вы не боги. Вы не должны знать все.

Её тон — заточенная валирийская сталь. Агрест делает неверный жест рукой и как бы отмахивается от Маринетт, от напряжения и недомолвок двух рас.

— Правду. Я имею права знать правду, не находишь?

Маринетт вздыхает, словно ей на грудь возложили свинец, и сдаётся:

— Я могу доверять тебе?

— У тебя есть интеллект. Ты наблюдала за мной год. Реши сама, можешь ли ты мне доверять, и если да, то на сколько.

Как великодушно! В чем подвох? А если подвоха попросту нет, то насколько долго продлится это великодушие, и через сколько он расскажет о произошедшем папочке?

— Ты… ставишь меня перед сложным выбором. Ты помог мне. Но я не знаю, искренне ли это было. И год не прошёл бесследно. Ты не обращал на меня внимания. Вообще.

— Хах, — Агрест ухмыляется и фыркает в сторону: такой ответ его не устроил, но позабавил. И действительно, выглядит, как будто русалка переводит тему. — Это уязвляло тебя?

— Да, — ответила русалка, почувствовав укол в области рёбер. Для неё это было само самой разумеющиеся. Затем добавила якобы невзначай: — черт возьми.

— С чего бы это?

— В душе не ебу.

Адриан запрокинул голову назад и вновь засмеялся — и то был смех заразительный и искренний, он всегда смеялся так над нелепым поведением Феликса. Маринетт невольно залюбовалась. Ему идёт смех. Необычное свойство: девушка слышала, как злобно и противно смеются отрицательные герои в фильмах, но Адриан — даже если откровенно насмехался над человеком или сказанной им глупостью — никогда своим смехом не расстраивал и не обижал.

— Какие там фильмы тебе включал Феликс? — сквозь смех спросил парень, театрально сузив глаза.

— Не имеет значения. Ладно. Говори. Мне нужны наводящие вопросы. Что интересует тебя в первую очередь?

Одна из форточек приоткрылась из-за сильного завывания ветра, напоминающего жуткий, пронзительный плач сирены. Маринетт дрогнула и поёжилась. По степи её кожи вновь пронёсся стремительный табун коней-мурашей, вызывая дискомфорт и вновь заставляя почувствовать себя слабее, чем есть на самом деле.

Хрупкие, хрупкие люди. Как фарфоровая ваза. Разобьешь — придётся склеивать по мельчайшим кусочкам, и даже если удастся восстановить приблизительно похоже на оригинал, трещинки останутся все равно.

Девушка скользит взглядом вдоль руки Адриана — неужели, в кои-то веки он решил снять влажную рубашку и одеть сухую спортивную майку? — на которой как клеймо красуется шрам от предплечья до самой кисти. С некоторого расстояния напоминает укус акульей челюсти. Но если присмотреться, то становится понятно, что это не так.

Маринетт знает происхождение этого шрама. Нино, друг хозяина, впервые посетив его комнату и с ярым интересом все рассматривая, дойдя до шкафчика, на котором располагалась всякая ерунда, типа ракушек с моря, украшений, подделок, искусственных венков, замер напротив одной семейной фотографии в рамке.

Адриан в тот момент вышел из душа. Застав не приглашённого, но дорогого гостя, он поздоровался и пожал ему руку. Нино повернулся к Адриану со странной смесью эмоций на смуглом лице, и в оцепенении промолвил:

— Бро, ты же говорил, что в детстве попал под машину и так заработал этот кошмар. На этой фотке тебе как минимум пятнадцать. И у тебя нет этого шрама.

— Я не хотел, чтобы вы знали. Херовая история.

— Ты уже спалился. Рассказывай.

И Адриан рассказал. Всё, без утайки, на одном выдохе. Он сел в кресло — и Маринетт могла наблюдать за тем, как напряжённо сжимались и расслаблялись мышцы на его сильных руках, как пульсировали вены, и как восхитительны были его эмоции: ресницы трепетали, глаза застыли в немом ужасе от воспоминаний о прошлом, а кожа побледнела.

Серьезно, он… так упорно несёт бремя своей боли, проблем и тревог в себе, что нечасто увидишь что-то настолько глубокое и личное на его лице. Слабость. Уязвимость. И Маринетт это приносило садистское удовольствие. Потому что это даёт ей понять, что люди не всесильны.

Что они, русалки, могут им противостоять. Что эти две расы сотканы не из одних противоречий и различий. У них есть нечто общее: они все подвержены ранам, дребезжащих душу.

Мать Адриана славилась профессиональной актрисой. Она была вынуждена покинуть семью на несколько месяцев ради съёмок в Ирландии. Там фантастические пейзажи! Это было летом, шёл шестнадцатый год жизни Адриана, и он уговорил Эмили взять его с собой хотя бы на июнь. Мама поддалась на уговоры. Первые две недели были просто бесподобными: в свободное от работы время они ходили на море, в ресторан, ели мороженое и любовались закатом.

Пока в один день… Эмили не жалует каскадеров и дублеров. Она готова до последнего бороться за вещи, в которые верит, и несмотря на то, что у Адриана было дурное предчувствие насчёт этого дня, возражать он не стал. Если бы он уговорил мать не выполнять этот трюк, все могло бы обернуться иначе. Сына бы она послушала.

Выполняя особенно сложный трюк, женщина случайно оступилась и задела рукой какой-то аппарат. Все декорации развалились к черту. Адриан искренне верил, что успеет добежать и спасти Эмили, но лишь попал под удар. Его успели вытащить из-под балок, мать — нет.

Рука тем временем кровоточила, но ему было плевать. Он вырвался из рук людей, что держали его и хотел сделать хоть что-то. Криков не было, истерик тоже. Только ощущение беспомощности перед непредвиденными обстоятельствами и чувство вины, которое Адриан взрастил в себе до такого уровня, что этот негатив уже превратился в пышный цветок.

Преисполненная жалостью к юноше из-за недавнего воспоминания, Маринетт опустилась перед ним на колени и провела пальцами по всему основанию шрама. Глаза Адриана вспыхнули и он вздрогнул, но не подал ни единого знака протеста.

Она все ещё была голой, и длинные, влажные, солёные локоны её струились по полу. Девушка повела плечами. Прохладно. К тому же, ветер дует, её ноги уже пощипывают иглы мороза.

Когда Адриан заговорил, русалка поняла, что ей пора прекращать:

— Меня только одно и интересует. Плевать мне на то, что ты лялякаешь. Какого хера ты с ногами не в полнолуние? Вот что меня напрягает и не даёт покоя.

Она тут же резко отдернула руку и дала себе обещание больше не прикасаться к этому проклятущему шраму.

— День рождения, — пояснила Маринетт смотря в никуда; она сидела на полу, как потерянный слепой котенок, выпнутый на улицу с доброй ноги хозяйки. — Сегодня мой день рождения. Все русалки в дни, когда они родились, безболезненно перевоплощаются в людей.

— Ясно. — Лицо Адриана тут же озарилось лучезарной улыбкой. Она ожидала, что он начнёт задавать уточняющие вопросы, но никак не осыпет поздравлениями: — В таком случае, с днюхой! Ну, и сколько тебе исполнилось?

Нонсенс номер два: хозяин, которого она знала до этого, не только бы не гладил ее по спине, но и не поздравил бы с днем рождения.

— Восемнадцать.

— Круто, круто. Восемнадцать лет — лучший возраст, знаешь ли! — Наконец, когда блеск столь приятного известия поугас, Адриан не смог проигнорировать сконфуженности русалки. Он с нескрываемым участием спросил: — Тебе принести поесть?

— Благодарю, не стоит.