Оуэн первый имел честь задушить маму в объятиях. Она легко подняла его на руки и не без удивления отметила:

— Да ты совсем вырос.

— Ну, так мне уже десять лет, — гордо объявил мальчик. — Я один из самых высоких в классе.

— А у меня для тебя подарок на день рождение, взрослый ты мой.

— Ну, сейчас час ночи, — как бы в подтверждение своих слов Оуэн зевнул, — так что фактически мой др прошел, и ты опоздала, мамуль.

— Мне очень жаль, Оу, — Маринетт погладила сына по вытянутой шее, как котенка. Она единственная, кто так сокращала его имя, и был в этом какой-то шарм по-русалочьи. — Но я уверенна, что подарок придется тебе по душе.

— Удиви меня! — с вызовом хихикнул он.

Мама опустила сына на землю и, чуть покопавшись в своей сумке, торжественно вручила Оуэну ракушку. Огромную и тяжелую, как булыжник. Когда мальчик взял ее на руки, то чуть не присел под тяжестью ее веса, но стойко выстоял.

— Спасибо, мам. Она очень красивая. А слышно море?

— Не море, — поправила Мари, таинственно улыбаясь. — Звуки океанского дна.

Оу поднес раковину к уху и вслушался. Затем быстро-быстро замигал глазами и восхищённо защебетал:

— Я слышу! Не какие-то смутные звуки, а волны, шуршание песка, как будто бы по нему ходит краб… — вдруг его глаза наполнились печалью. — Ее было достать не просто, да, мам?

Он вперил в русалку проницательные глаза — точь-в-точь, как у нее самой — и ей на миг захотелось раскрыть душу перед сыном, поделиться с ним, какими трудами досталась эта ценная ракушка, имеющая специфичные свойства. Однако она не хотела огорчать сына, а потому просто прижалась к его щеке и сказала:

— Поверь, оно того стоило. Ну, беги в машину, становится холодно. Я скоро буду, но сначала поговорю с твоим папой. Видешь, в каком нетерпении он на нас смотрит, ему явно есть, что сказать.

Этот секретный шепот внушил Оуэну ощущение, будто они с мамой секретные агенты! Он посмотрел на папу — и правда! — тот места себе не находил. Буквально ерзал от невозможности терпеть. Столкнувшись со взглядом сына, он отвернулся, типа ему вообще неинтересно, когда они перестанут шушукаться, и мальчик едва сдержал желание прыснуть в кулак.

— Ах, это, — он ни на минуту не чувствовал себя виноватым! — Да он очкует признаться тебе, что у него появилась девушка. Как малявка, да?

Оуэн заговорчиски подмигнул Мари, с жадным любопытством следя, как эмоции сменяют одна другую на ее лице. Он словно бы искал материнского одобрения.

— Не то слово. Наконец-то у него появилась нормальная, человеческая девушка!

— Вот и я о чем! — поддакнул он, но стрелой метнулся в машину, когда мама пригрозила ему рукой. Хлопнула дверь.

С удовольствием дыша морозным воздухом, Маринетт спрятала руки в карманы пальто и полуприкрыла веки. Есть в человеческом мире вещи, которые хватают ее за душу, ради которых хочется переродится двуногой особью и гулять по паркам, скверам, узким улочкам, проспектам, не боясь, что перевоплощение вот-вот спадет — и придется вновь нырнуть в шелк воды.

В поле было темно за исключением фар.

— У тебя ко мне, похоже, есть какое-то дело? — с улыбкой такой, словно она знает какую-то тайну — а так оно, в сути, и было! — спросила она у Адриана, когда он подошёл к ней сзади; его теплое дыхание шевельнулось у ее затылка.

— Ну, дело — это громко сказано. Мне просто хочется с тобой кое-чем поделиться.

Маринетт раскрыла глаза и довольно мурлыкнула:

— Например тем, что у тебя в кои-то веки появилась девушка?

Агрест усмехнулся и неловко потоптался на месте.

— Этот проказник все растрепал? Какой болтун, боже… И в кого такой?

Маринетт добродушно пожала плечами, так и не оборачиваясь к Адриану. Она была не в силах оторвать взора от леса, на которое давно опустились сумерки. Какая прекрасная ночь…

— И кто эта счастливица?

— Ты ее, должно быть, помнишь. Аликс. Она первая взяла Оуэна на руки.

— Да! — с восторгом подхватила Мари. — Я ее помню. Но, Адриан… кхм, это шутка такая? Вы же постоянно огрызались!

Русалка заливисто захохотала — и чем-то ее смех напоминал смех Адриана! — а парень дважды закатил глаза.

— Не поверишь, Феликс отреагировал точно так же!

Уже опустевшая сумка Маринетт податливо приподнялась с новым порывом ветра. Голос Адриана прогрохотал за ее спиной:

— Фел, ты чего там стоишь? Мы уже собираемся ехать.

Феликс ответил что-то: его негромкую фразу унес ветер. Троица села в машину. Всю дорогу молчали. Оуэн спал на заднем сиденье, удобно расположившись на коленях матери: она думала поддержать разговор, но вскоре тоже сдалась приятной неге сна и провалилась в небытие.

Адриан уверенно управлялся с автомобилем. Он предусмотрительно спал весь вечер после праздника — это добрые четыре часа! — поэтому его никаким боком не клонило спать.

Фел пытался развлечь брата разговорами, но тот отвечал уклончиво и как бы неохотно, и младший сдался, поддавшись искушению Морфея. Всю дорогу, до самого дома, Адриан размышлял о том, сможет ли Феликс решиться рассказать о своих чувствах Маринетт, наконец? Бог знает, когда им вновь доведётся свидеться! В отношениях с людьми — особенно доверительными! — медлить никак нельзя: никогда не знаешь, как круто повернется жизнь. Невысказанные чувства, мысли, ударят под дых ужасной болью, когда узнаешь, что этого человека уже нет в живых, или он уехал на другой континент, оборвав все связи.

***

Маринетт не хотела будить Аликс и с радостью бы поприветствовала ее утром, но она сама вышла на порог и обняла русалку, как давнюю подругу. Всей гурьбой выпили чай и разошлись по комнатам.

Но Маринетт — вот ведь незадача! — совершенно не спалось.

Она не хотела разбудить сына, сопящего у нее под боком, поэтому тихо вынырнула из кровати, сладко зевнула и потянулась на месте, разминая затёкшие мышцы. Упорхнула из комнаты, словно бабочка — только крыльев не хватало; они бы трепетали за ее спиной, когда она была в волнение.

Если была такая возможность, то Оуэн всегда требовал, чтобы мать находилась как минимум в его комнате, а в идеале — в одной кровати. Он не хотел расставаться с матерью даже во сне.

Он тосковал по ней, тосковал упрямо, безутешно. Маринетт тоже иногда со смущением перехватывала себя на мысли, что помнит милые черты мамы и своих морских подруг, но тут же отдергивала себя — все вздор! — ведь мама была бы недовольна ей. Она всегда учила быть сильной, а придаваться этим воспоминаниям — само воплощение слабости… человеческой слабости.

Она спустилась на кухню. Яркое свечение луны проникало сквозь полупрозрачные жёлтые занавески, создавая восхитительный контраст цветов. Чуткие глаза русалки быстро привыкли к свету и она, подойдя к стенке, на которой висели фотографии в рамках, провела по одной из них, где изображены Аликс и Адриан.

Они сидели на скамейке в парке и поедали сливочное мороженое. Болтали ножками, как дети. Счастливые, беззаботные.

Интересно, что их сблизило до такой степени, чтобы перейти черту дружбы?

— Ты ведь знаешь Адриана, ему необходимо засыпать рядом с любимой… — шевельнулся знакомый голос у самой ее шее. Она дрогнула, недовольная тем, что не ощутила посторонние присутствие, увлеченная своей фантазией. — Как бы сильно ты ему не нравилась, он не может любить на расстоянии.

Русалка развернулась с понимающей полуулыбкой на устах. Феликс смотрел на нее, наклонив голову то вправо, то влево, будто бы желая запомнить ее такой, какая она есть в эту минуту со всех ракурсов.

— В аквариуме я наблюдала за ним год. Я знаю это лучше прочих. Так что не надо, Феликс. Я вижу, что ты делаешь. Ты оправдываешь его. Было бы что оправдывать. Я его не виню. Мы слишком разные. Если бы я была человеком… — на секунду она вкусила запретный плод сладкой думы, но тотчас выкинула это из головы. — Но, увы.

— Как-то грустно.

Такая наивность неспокойной рябью прошлась по всему лику Феликса, что на секунду он показался ей тем же ребенком, что и десять лет назад. Воспоминания защекотали ее нутро, бередя душу.