– Ты взял много денег? – внезапно поинтересовался Лёша.
Кирилл алчно было глянул на него, но тот с укоризной пресёк его взгляд, мол не о том речь.
– Да. У бати спёр. Осталось тыщ триста, я редко пересчитываю.
– Что ты будешь делать, когда они закончатся? – Лёша подвёл к тому, к чему и собирался.
– Не знаю, – казалось Кирилла это не сильно заботило – Просто выйду с поезда.
Он задумался на мгновение, и его словно бы поразила мысль:
– Кактус смешной. Смешной, но, с-ка, классный. – он поводил расфокусированным взглядом в пустоте – Всё потому что у него мечта есть. Да, мечта – это ориентир. – убеждал он себя – Если бы только у меня была мечта, я бы тоже знал, куда идти. А так, эх… Всю жизнь дурным я был. По началу только чё-то, как-то там, а потом сколько себя помню… Непутёвый какой-то я у бати вышел, правильно мамка бросила нас. Не́че об меня мараться. Вишь, и не коснулся её позор. Видно, судьба у меня такая – сгинуть.
Лёшик опустил глаза в пол. Потом серьёзно так сказал:
– Тебе к людям надо, Кирилл. Надо искупить то, что ты сделал, но не ради суда людей. Ради своего собственного суда. Понимаешь? Может, те девчонки сами виноваты, может, ты виноват. Не узнать. Но ты найдешь покой, если выведешь душ к свету. И ты можешь это, Кир, можешь. Тебе нужно обрести баланс. Просто разреши себе прощение, это важно. Найди силы не ставить на себе крест, а вытянуть себя из болота, иначе потонешь! И вот это страшно, Киря, понимаешь? Тогда будет страшно. Сейчас ещё нет, но если утонешь – всё! То, что ты в себе не любишь – это не ты. Это шелуха налипла. Но ты-то, ТЫ – который под ней, и ты помнишь это. Живя виной, ты загубишь. Найди мужество, да что там, просто отступи от жизни по книжке их осуждения. Сам себе суд – ты. И ты можешь выйти к свету, можешь сократить эту боль, что огнём жжёт тебе душу. Попытайся помочь людям. У тебя есть деньги. В городках – это большая сумма. Открой центр помощи. Да кому угодно, хоть кошкам, хоть людям. Пускай приходят с самыми нереальными проблемами, а ты и обрати их горе в счастье. Сможешь? Тогда и узел твой распутается, и покой будет.
– К свету, – Кирилл воодушевлённо ухватился за это слово, и искренне обрадовался – Да, точно. А я теперь всё знаю. Теперь-то я всё сделаю правильно. Наконец-то, хоть раз в жизни, я всё сделаю, как надо. Ничё не запорю и не изговняю. – он даже не посмотрел на Лёшика, всё твердил, как заведённый «сделаю, сделаю, как надо».
И, наверное, впервые за всё последнее время его лицо просияло чем-то светлым и чистым. Он даже заулыбался. Ещё некоторое время посмотрел в ночь за окном, бросил взгляд на звезду. Будто символ какой в этот миг посреди беспроглядно чёрного ранее неба отыскал. И этот, казалось бы, толстокожий непробиваемый кабан, углядел её, словно бы прижал к своей ранимой на самом деле душе и, наконец, счастливый уснул. Лёшик полез наверх.
6. В ПУТЬ ЗА ЧЁРНЫМ МЕДВЕДЕМ
Начался день. Солнечный. Холодный. Тревожный. Кактус накинул две куртки. Сидел в них и жался, как мёртвый ребёнок. Святоша всё пил свой горячий чай, уже пятую кружку («куда только лезет», заметил про себя Лёшик) и читал что-то внимательно. Кирилла никто не видел с утра. Вещей его тоже не было. Все решили, что он сошёл ночью. Ближе к полудню Святоша тоже стал паковаться. Он выходил на следующей станции.
Когда поезд начал сбавлять ход, Вермунд встал. Как следует расправил своё пальто революционера. С дотошностью застегнул каждую пуговицу. Досконально проверил каждый карман, пересчитал ключи на медном кольце, приложил руку к груди – кошелёк во внутреннем кармане нащупал, успокоился. Ещё раз прошёлся тряпочкой по своему саквояжу. Застегнул его, как точку поставил в главе какой-то и гордо вскинул голову. Котелок держал в руках. Вот он, весь был упакован в саквояж уверенности, которую он придумал себе сам. Напоследок окинул вагон беглым взглядом, собираясь что-то сказать.
– Это была безусловно поучительная поездка, бесценнейшая с точки зрения эмпирического. – как всегда высокопарно и жеманно завёл он, задумчиво растворив взгляд в окне – Я определенно открыл для себя новые грани собственной психо-эмоциональной сферы и узнал на практике, каково это, когда один омерзительный поступок влечёт за собой последствия, отравляющие всё дальнейшее существование чел… индивида. – поправился он, запнувшись – Теперь я совершенно точно знаю, что я могу, – он снова запнулся – Направлять души на Божий путь.
Вермунд сделал последний глоток чая. Поставил кружку. Решительно.
– Я многое вынес из этой поездки. – всё, точка, направился к выходу.
– А мы-то вынесли тебя кое-как. – пробормотал Лёшик откуда-то из-под одеяла, ему было тоже неуютно в необъяснимо пугающем холоде этого утра.
Святоша метнул в него деланно непонимающий взгляд.
– Если бы ни Кактус, говорю, – отмазался Лёшик – И не водка. – тут же добавил он.
Вермунд принципиально не жал руки. Он вышел. Гордый. Несломленный. Убеждённый в своей позиции.
– Я рад, что его здесь нет. – бросил он напоследок, уже в дверях.
Прошло минуты две. Лёшик вышел в тамбур. Заметил у соседнего окна своего знакомого гитариста. Так серьёзно, внимательно посмотрел на него, будто должно было произойти что-то. Тот методично настраивал струны и негромко наигрывал какую-то незамысловатую мелодию. Махнул ему.
Лёшик кивнул в ответ, отвернулся. Опёрся о поручень и стал рассматривать лес, небо, ЛЭП. Торопливо, бегло. Скакал лучиком внимания от дерева к вышке, от вышки к облаку, не в состоянии сосредоточиться на чём-то конкретном. Пытался собраться с мыслями, но не мог. Он не понимал их. Не понимал этих людей-имитаторов. Святошу, который хотел вести к Богу, убивая несогласных. Ему было жаль Кирилла, потому что он не вырвется из клетки своего поступка и останется безликим застрявшим призраком. При этой мысли Лёшик даже встрепенулся, почему он назвал его призраком? Поезд прибывал на станцию. День был заполнен ласковым ярким солнцем.
Наконец массивное, грузное, многотонное тело грохочущей и пышущей машины замедлило ход. Поезд поднапрягся, выдохнул, тяжело замер и отворил двери. Люди высыпали на перрон, как цыплята из загона и Лёшик вместе с ними. Шумный, галдящий разношёрстный народ, полный сиюминутных радостей, неловких наблюдений, поверхностных замечаний и повседневных огорчений. На время обилие человеческого существа смешалось воедино, чтобы потом расщепиться на составляющие по автобусам, такси или попуткам. Лёшик любил быть в толпе. Любил смотреть в лица. Любил слушать разговоры. Но, если что упало, рассеянных зевак он не жалел. Только пожилых. И то не всех.
Не отставая от общего течения расплескавшихся по вокзалу человечков, Лёшик шнырял то тут, то там ловко и умело – опыт как ни как. Смотрел на тучных тётенек, торгующих пирожками, и был не прочь стащить один, что он и сделал, незаметно утянув пирог с мясом. Наконец, прохвост вынырнул из океана человеческой материи и встал около стены, жадно уплетая свою сдобную добычу, да поглядывая на всё это дело со стороны краем глаза, как бродячий кот.
Так прошло минут пятнадцать. Поезд всё не трогался. Лёшик решил ещё поразмяться и повторно проинспектировал вокзал на предмет не упало ли где чего. Насобирал какой-то мелочи, да пару сигарет. На лавке подобрал целое яблоко и кусок сыру. Пролетело ещё десять минут, а поезд по-прежнему стоял. Присмотревшись, Лёша увидел, что на перроне уже стала собираться толпа. Их не пускали. Задерживали отправку. Что-то явно было не так. Лёшик приблизился, чтобы узнать, в чём же дело.
В общем, народ судачил, что там в вагоне кто-то повесился. То ли кого-то убили. То ли давно там уже мертвец катается, нашли которого только сейчас, когда запах пошёл. Как бы то ни было, Лёшик сообразил, что произошло зло. Смекнув, что среди зевак нечего толком ловить, он обошёл поезд с другой стороны, где уже совсем никого не было и ловко запрыгнул в крайний вагон. Оказавшись внутри длинного, как туловище змеи, коридора он увидел Ленку – ну проводницу свою. Она шла навстречу быстрым шагом и прикрывала рот рукой. Молчаливая. Сдержанная. Слёз не было, но на лице неприязнь. Схватила Лёшика за плечо. Вывела за вагон. Нагнулась и крепко положила его руку себе на бедро, настояла взять её грубо. Лёша не противился. Он всегда был не прочь помочь даме в затруднительном положении. Сняв напряжение, Ленка закурила. Перевела дух. Выпустила облако дыма и сказала:
