Я приглашаю Вас в путешествие! Совершите прогулку по прекрасным полям Жизни, которые раскинулись на множество измерений вокруг. Загляните в потайные комнаты реальности. Кто знает, что разглядите Вы? Блеск Тщеславия, изящество Баланса или праздник Любви? Ответ зависит от ракурса, под которым Вы смотрите. Хотя…

А когда Вы вернётесь, возможно, Вы пожелаете изменить свойство своего Выбора.

Когда в свои пять – шесть лет все мальчики открывали радости игр в супергероев и смотрели мультики по СТС, Лёшик впервые попробовал понюхать пакетик с краской. И так ему это дело понравилось, что стало оно спасением всей его жизни. И даже, когда Лёшик познакомился с клеем, тот не смог затмить его беспредельную преданность. Правда, чуть постарше, Лёшик на несколько месяцев изменил своей любви, сперва увлёкшись различными сортами трав, а потом спутавшись с феном и даже насваем, но всё же он вернулся к верно ждущему его «радужному» химикату.

В детстве, когда Лёшику не давала уснуть бухая компания отчима, бедолага убегал на стройку, где мог часами неподвижно смотреть на луну, потягивая носом краску из пакетика. Никто не знал, о чём тогда думал этот упоротый малыш, возможно, и он сам.

Когда все мальчики благоговейно замирали при виде взрослых и робко бормотали себе под нос «драстуйте», Лёшик поливал их звонким и радостным матом. У него даже была любимая тётенька – мамка Димки Чёрного. Бесёнок всегда поджидал её после работы и встречал из-за угла дома прекрасными эпитетами, метафорами да сравнениями.

Когда все дети поступили в школу, у Лёшика начались первые поллюции, и через полгода, всё на той же на стройке он узнал, что такое пьяный секс с общедоступной четырнадцатилетней.

Взрослел Лёшик быстро. Точнее сказать, что он сразу и родился взрослым. Осознанный живой взгляд, отмеченный каким-то озорством и чертовщинкой. Он как будто бы смотрел на «важный» мир и готов был вот-вот рассмеяться его серьёзности. В тоже время в глубине покоились грусть и тоска, присущие дворовым или детдомовским. Но тоска тоске рознь! И у Лёшика она была не безысходной – его тоска была застывшая, как лёд по осени, когда впереди зима, и ты съёживаешься, потому что ещё полгода жести, но всё равно ты знаешь, что, рано или поздно, наступит же долгожданное тепло. Вот и Лёшик знал. С самого детства знал. А потому верил, что стужа затихнет, и жизнь вынесет его приятным течением в уютный залив, встретит шершавым сухим песком, а потом и вовсе выведет за ручку в какой-то другой ласковый мир. Он уже родился с этим. И никакая Библия, никакой интернет, никакая хитрая теория не смогли бы сбить его с пути. И именно по этой весомой для себя причине Лёшик никогда не сидел за партой. Как-то, хер его знает, как он научился писать. И читать тоже научился. Не гимназист Лермонтовской академии, конечно, но достаточно для того, чтобы сочинять рэп в конце девяностых.

Характер у Лёшика был задиры, по малолетке показушника. Вот однажды, было ему лет шесть – семь, нашёл он нормальную палку, человеческую такую палку. Ей Богу, грех такую не взять. С ней и тварей из преисподней уничтожить можно и врагов нации, и кого угодно вообще. Короче, оружие универсальное, адаптивное и неуязвимое при условии, что у тебя работает воображение, конечно. И, уж не сомневайся, у Лёшика-то оно било фонтаном. Молодой Ланселот, он так и набросился на трёхглавую, дышащую гневом и пламенем, бестию. А какая у той была чешуя! О, такую чешую не сокрушил бы и сам Артур, хоть даже и заговори его меч Мерлин трижды! Лёшика было не остановить. Несмотря на хищный, жадный до пиршества человеческой плотью оскал извилистой гидры, он ловко парировал все её выпады. Проворный, полный сил и здоровой ярости, Лёша оставался непобедим ровно до тех пор, пока какая-то обрюзгшая старая гнида не заверещала на всю дорогу:

– По голове себе постучи, малолетний вандал! Для тебя что ль де́ревца-то садили? Понаражають дегенератов!

Но и Лёша был не промах. Жадно кромсая на куски пышный куст какого-то непонятного растения, он даже не отрывался на жаждущую внимания хромую бакланку. Прокричал между делом:

– Пошла в пизду, лысая морковка!

– Да как ты смеешь, недоносок! Ишь ты! – возмущенно раскраснелась та – Мал ещё перечить. Всё твоей матери-то, паршивец, расскажу. Уж она-то отлупит тебя.

– Ага, давай, – огрызнулся тот, увлеченно впившийся в своё дело – Заодно напомнишь ей, как меня зовут!

Никто не знал, откуда появился Лёшик. Болтали, что его выносила Райка – алкашка, которую все подряд трахали в подвале. Но так как Райка давно уехала, спилась, умерла или просто пропала без вести, то она не могла опровергнуть или подтвердить слухи. Из них же следовало, что Лёшика подобрал другой местный пропойца и бывший зэк по совместительству – Сипатый, которому нужен был мальчик на побегушках. Старожилы района говаривали, что Сипатый принёс Лёшика из какой-то подворотни, где его не то выбросили, не то потеряли. Короче, мутная история. Впрочем, сам Сипатый теорию эту поддерживал.

Лёшик же, как только научился говорить (а научился он рано и нередко нёс, что ни попадя), каждую неделю придумывал себе новую маму и новую историю разлуки с ней. Всех это невероятно веселило, и каждую неделю они обращались к нему за очередной сказкой. Самой распространенной была та, в которой его крадут цыгане и отдают в рабство на каменоломню.

А когда парни поступили в пятый класс и начинали познавать рамсы, Лёшик зацепился за ручку поезда и умчался на Сахалин.

Так говорили. Хотя многое говорили. Были версии, что сгинул Лёшик не пойми, где. И что скололся, и снюхался. Конечно, сочиняли и совсем уж небылицы – Сипатый его якобы расчленил по синьке и скормил собакам в подвале. Ну а когда Сипатый помер, и квартиру его осматривал местный участковый, сердобольные соседки, у которых «вот, знаете, душа не на месте», заламывая руки, причитая да охая, убедили того слазить – посмотреть. Но, кроме испуганной дворняжки с выводком щенков у сиськи, участковый ничего не нашел. В итоге, плюнул, матюгнулся в сердцах, да и забыли вскоре про Лёшика, как и про всех персонажей уличных сказок, о которых лишь изредка вспоминают под пьяную лавочку.

А уехал Лёша правда. Почему-то он называл это на Сахалин. Хотя никакой там был ни Сахалин. Просто загрызло его. Сам посуди, познавший суть взрослых уже с малолетства, думаешь, особо он хотел лезть в их ёбнутый мир? Его не заинтересовала ни система инфантильных навыков, ни лихорадка успеха, равно как и злоба мирового масштаба. Он беззаботно бежал своими босыми пяточками по зелёной травке и от души веселился. Когда веселиться стало уже не прикольно, последовал он зову души.

Вот и соскочил Лёша в свои десять не со ступеньки подъезда в новое плаванье жизни под названием «средняя школа», а со ступеньки поезда в какую-то глухую деревню. Шёл он до неё не то лесами, не то полями и ночевал там же. Подспудно и с краски соскочил. Ну а как вышел, так и почесал затылок, типа «Гдейта я…». Он стоял на горбатой холке у леса, а его с подозрением рассматривали несколько покосившихся домиков угрюмого вида. Все изрешечены утренними лучами, ёжатся да в туман зябко кутаются. Прохладно так было. Неудивительно, деревня-то на берегу озера стояла или болота, кажется. Уже и не вспомнишь.

И кто теперь скажет, что обрёл там Лёша… Дело-то давнее. Ходили слухи про ту местность, мол, шаманы в ней водятся да бабки древние, которые принцип Силы ведают. А поскольку жили они в мире своём обособленном, далёком от клубка города, то и Лёшику вложили понятия иные. Не знаю уж, как приняли его – народ суровый – но, видно, по нраву им пришлось бегство молодого из театра цивилизации, равно как и умение протянуть в лесу. А, может, разглядели в нём дух какой. Кто их, из того мира-то, разберёт.

Как бы там ни было, до шестнадцати растил Лёшу местный дед. Не старый, но дед. Натаскивал по обычаям племени, нутро закалял и не копьё держать учил, а чуять зверя, чуять дух, чуять себя. Как волк волчонка учил. Сопли не утирал, но и в зубы к зверю не пускал. А когда оба поняли, что Лёше пора продолжить странствие, парень покинул деревню. Вышел в конце весны, кажется, да и побрёл по полям своими, как и прежде босыми пяточками по травке мира. Кофту только накинул сверху, серую, всю в катышках и с глубоким горлом. Подарок от наставника, да и просто, чтобы не замёрз первое время. Расстались со смиренным спокойствием. Как и надо так. Племя отпустило Лёшика в большой мир. Закасал он рукава и в путь. Лишь ему ве́домый.