– Что ты делать будешь? – фыркнул Демир. – Ладно. Умила, переодень девку… да сама тоже. Волот, отведёшь её в деревню к родителям. Собираемся!

– Стой, батый, – встрял Баровит. – Чего собираться-то, коли не знаем о вороге ничего?

– Да, нам бы понять, сколько их да где, – подхватила Умила.

– Да как в крепость незаметно пробраться, – добавил Волот, – дабы жителей из осады вывести.

– Умные все такие, – всплеснул руками воевода. – Мы тут звездой яркой османам светим, беду на деревню кликаем. В лес поглубжее уйти надобно, прежде чем репу чесать.

– А-а-а, – протянула троица.

Махнул на них рукой Демир и пошёл к дружинникам. От толпы отделилась светловолосая девушка, ухмыляясь, направилась к друзьям.

– Отхватили? – злорадствовала она. – То-то. Опять мне за вас влетело.

– Чего ты ему сказала? – закатила глаза Умила.

– Правду, – заявила подруга. – Ладно, пошли переодеваться, хватит мужиков мокрыми рубахами сманивать.

Любава прикрылась руками и, заливаясь краской, поспешила за незнакомкой. Умила, окатив присутствующих холодным взором, буркнула:

– Пущай смотрят, мне не жалко.

Баровит за её спиной показал соратникам кулак, все всё поняли и принялись собирать вещи. Пустые котелки зачёрпывали морскую воду, опрокидывали её на костёр, отчего пламя шипело и плевалось дымом, перед тем, как угаснуть. Омуженки, отвязав от сёдел сумки, направились в лес, беглянка не отставала. Мокрая одежда, причмокивая, падала на траву, сухая, соскользнув с веток, пыталась налезть на влажную кожу. Девушка с огненными глазами рассказывала Умиле последние новости, свесив ноги с поваленного дерева.

– Ты чего так подозрительно на порты смотришь, чернявая? – неожиданно спросила она.

– Меня Любава зовут, – представилась гостья. – То мужские порты ведь.

– А меня Радмила, – улыбнулась девушка. – Ты нос-то не вороти, одевай чего дают.

– Никакие они не мужские, – фыркнула Умила, затягивая ремни на сапогах, – то мои порты.

Расправив рубаху, взглянув на обнявшие ноги штанины, Любава недовольно сжала губы.

– Непривычно мне в том – ноги открыты, рубаха коротка, – пробубнила она.

– Правильно, в длинной рубахе драться неудобно, – закатила глаза Умила, закрепив на талии ремень с ножнами.

– Ладно всё, тут никого таким видом не удивишь, – успокаивала Радмила. – Дружинники к нам уже привыкли, ты им в сарафане боле глянулась.

– А как я в деревне появлюсь? Там девки так не ходят, – упёрлась Любава.

– Волотову рубаху сейчас принесу, – вздохнула Умила, – она тебе как раз по колено придётся.

– Ага, а ворот до пупка, – хохотала Радмила подруге вслед.

Синие глаза уставились на лучницу, та улыбнулась.

– Не боись, мы тебе шнурок потуже затянем.

Умила вернулась быстро, ступая неслышно, словно ночной хищник. Возникнув за спиной Любавы, перекинула через её плечо красную рубаху. От неожиданности чернявая взвизгнула, вцепившись в льняную ткань. Под хихиканье Радмилы, девушка одела рубаху, что и впрямь больше походила на платье. Вот только ворот обнажал ключицы, но предчувствуя гнев златовласой, беглянка не проронила ни звука.

– Поясом затени, так совсем ладно станет, – предложила Радмила.

– На такую что не одень, всё сядет ладно, – подтвердила Умила, завязывая на Любаве пояс. – Перси* пышные, чресла* круглые, не то, что мы с тобой – кожа с костьми.

– Да, – вздохнула Радмила, – мы завсегда носимся, аки сайгаки*, по ветвям векшами* прыгаем, да в сёдлах скачем. Как тут чему нарасти? Кабы ещё поесть можно было вдоволь, а то, что успел из котелка вытащить, то твоё.

– Ладно, девки, – смутилась Любава, – вам бы жаловаться, одна другой краше.

– Твоя правда, чернявая, – улыбнулась Радмила, спрыгивая с дерева, – перечить не стану. Идём, девки, заждались нас уже. Как пить дать, ворчать мужики станут.

Девичьи голоса послышались из-за густой поросли кустарника, лес выпустил преобразившихся красавиц. Дружинники, уж рассевшись по коням, томились в ожидании. Волот пригласительным жестом указал Любаве на скакуна. Усадив её в седло, повёл коня под уздцы. Синеглазая видела, как воины тронулись к лесу, позвякивая мечами и котелками, как грациозно сидят верхом омуженки, как Умила махнула ей на прощанье. Всё-таки добрая она, хоть и ворчит неустанно. Волот улыбнулся Любаве, вызвав в душе тёплый всплеск.

– Скажи, чего от тебя османы хотели? – спросил он, немного помолчав.

– Моя мать знахарка, людей лечит. Османы хотели, дабы она за их раненых взялась. Мать отказалась, посему они меня выволокли из дому, хотели напугать её.

__________________________________________________________________

Перси* – грудь.

Чресла* – бёдра.

Сайгак* – копытное животное, является представителем подсемейства антилоп.

Векша* – белка.

– Ясно, – сказал витязь и грустно добавил: – Моя мать ведуньей была. Людей лечила, с Богами да духами говорить могла. Я уж лик её светлый позабыл совсем.

– Давно её не стало? – робко спросила девушка.

– Мне пять лет было, Умилке – три, остались мы с отцом. Он хороший, лаской никогда не оделял, но матери не хватало… особенно Умиле.

– Жаль мне вас, – сказала Любава, положив руку на его плечо.

Деревня была уж совсем близко. Остановив коня, Волот посмотрел на девушку. Чернявая улыбнулась ему и хотела слезть, решив, что дальше он её не повезёт. Соскользнув с седла, девушка оказалась между скакуном и витязем, в смятении подалась в сторону, потеряв равновесие. Сильные руки сжали талию, не дав упасть.

– Скажи, Любавушка, – спросил Бер, утопая в синих глазах, – коли я решу наведаться к тебе, будешь ли ты мне рада?

– Буду, – улыбнулась она и, поднявшись на носочки, поцеловала его щёку. – Как не радоваться тому, кто тебе жизнь спас?

– Ну, а коли забыть про то, – замялся витязь. – Кабы я пахарем был, стала бы ты ждать меня?

– Забавен ты, Волот, – засмеялась Любава, – знакомы мы часа два от силы, а чувство такое, словно всю жизнь… Так скажу, коли не придёшь ко мне боле, то обижусь на тебя. А теперича пусти, меня родители ждут.

– Я тебя до дома провожу, а то мало ли, – улыбнулся довольный ответом дружинник.

Они продолжили путь, разговаривая обо всём, что приходило в голову. Гнедой жеребец спокойно следовал за хозяином, время от времени фырча на пробегающих мимо забияк. Люди выходили со дворов, перешёптываясь, рассматривали витязя. Но молодые ничего не замечали, пытаясь удержать каждый миг, проведённый вместе.

***

Золотые струны Ярилы пронизывали сплетённые кроны деревьев, освещая маленькую ладошку лесной полянки. Изумрудная трава жадно ловила солнечный свет, утопая в живительном тепле. Широкие копыта грубо вжали её в сырую землю, кони зафырчали, предчувствуя отдых и пир. Спешившись, всадники разбрелись по лесу, осматривая местность.

– Здесь останемся, – возвестил воевода.

Радмила деловито перекинула через плечо тул, поправила лук и, как всегда это было, пошла охотиться. Одни взялись за коней, освобождая от упряжи, другие расстелили подстилки и приняли сон. Умила заметила, как Баровит, растирая виски, ушёл в чащу. Знала она что его мучает, не могла оставить друга один на один с бедой, посему последовала за ним.

– Уйди же ты, – шептал воин, – не понимаю, чего ты хочешь.

Виски жгло огнём, в спину стучался колкий хлад, чужая речь лезла в голову, заглушая собственные мысли. Нежные ладони нежданно скользнули по его плечам, волнистые прядки защекотали щёку.

– Опять тот аримиец*?

– Да, – вздохнул витязь, – два месяца за мной ходит. Никак не могу от него отделаться.

– То он тебя сегодня увёл? – спросила Умила, усаживая Зорьку на землю.

– Нет, утром дед мой приходил, – покачал головой Баровит, прикрывая глаза при прикосновении её тонких пальчиков к горящим вискам. – Он меня на гору привёл, на крепость указал. А аримиец ходит за мной да молвит что-то. А что я не пойму, языка-то его не знаю.