Вскоре после того, как Яна начала встречаться с Димой, она довольно быстро поняла, что в его желании познакомить свою новую подругу с дочерью было и отцовское тщеславие, и самый банальный расчет. Он не просчитался: не полюбить Шемеш было невозможно. Хотя внешне она была совсем не похожа на Дану, но характером очень напоминала её: такая же хохотушка, ласковая, задающая массу вопросов и умеющая выслушивать ответ, смешно путающая слова (у Даны это было возрастное, а у Шемеш связано с тем, что она больше говорила на иврите).

Прошлый раз, когда они взяли Шемеш гулять в парке, они подошли к лотку и папа сказал дочке, чтобы она выбрала себе мороженое. Обычно девочка выбирала какой-нибудь «артик» за 3 шекеля, но в этот раз ей на глаза попалось мороженое в шоколадной глазури.

– Сколько? – спросил Дима продавщицу.

– 12 шекелей.

Диму перекосило. Выражение любящего папы тут же сошло с его лица, глаза стали злыми, губы сжались, заходили желваки. Он вынул из кармана жменю мелочи и начал выбирать монетки с ладони. К этому моменту Шемеш уже разорвала обертку и вынула какой-то сюрприз в виде картонной собачки, завернутый в прозрачный маленький пакетик.

– Папа, смотги, тут ещё и подагочек! – радостно обратилась она к отцу.

– Ещё бы, – раздраженно буркнул Дима, – за 12 шекелей можно было и больше положить. Что-то ты сегодня дорогое мороженое выбрала, доча.

У бедной девочки быстро заморгали глазки. Яна поспешно взяла её за руку и задорно воскликнула:

– Зато мороженое вкусное! Правда, Рыжик? И вообще, у нас выходной – гулять, так гулять!

– Эк! – передернул плечами Дима.

Этот странный звук, который Яна про себя называла кряканьем, он издавал обычно, когда ему нечего было сказать. У Яны всё внутри клокотало от злости, но она должна была владеть собой, чтобы поддержать девочку. Немного прогулявшись по тропинкам парка, они сели на скамейку. Шемеш села посредине, Яна продолжала держать её за руку, сев с одной стороны, а надутый Дима сел с другой, чуть поодаль от дочки. Девочка, видимо, чувствовала себя виноватой и искала, как втянуть расстроенного отца в беседу.

– Папа, а знаешь, что мне сегодня спа́лось?

– Не спа́лось, а снилось. Книг не читаешь, поэтому неправильно говоришь.

Яна снова ощутила ярость, которую Дима заметил во взгляде её темно-синих глаз.

– Ну что? Что? – раздраженно спросил он.

– Позже объясню, – сквозь зубы ответила Яна и с улыбкой обратилась к Шемеш:

– Так что тебе снилось, Рыжуля?

– Я видела войну, и я была там חיילת и вокруг стгеляли. Мне было стгашно и жалко тех, кого убили.

Яна приобняла девочку, поцеловала в душистую макушку и сказала:

– Это просто сон, моя хорошая. Наверно, мама вечером слушала новости про войну, поэтому тебе и приснилось. Не бойся.

Ближе к обеду Шемеш надо было отводить домой. Яна подождала Диму на скамейке, пока он зашел с девочкой в квартиру. Некоторое время мужчина и женщина шли молча. Это молчание было для Яны, как зажженный бикфордов шнур, но она не могла взорваться на пустом месте. Повод тут же подал Дима, начав было жаловаться на то, что приготовила бывшая жена для девочки.

– Скажи, сколько в этом обеде твоих денег?

– Причём тут это?

– Притом, что ты палец о палец не ударил для того, чтобы у них был лучший обед!

– У меня нет денег, я потерял работу. Я Рае сказал, что буду давать деньги, когда смогу.

– Вот как! А ей надо содержать и себя, и девочку на одну зарплату, не надеясь на твои жалкие подачки! Ах, как же мы любим свою доченьку! Как нам позарез надо с ней общаться! А 12 шекелей на мороженое поперек горла встали! На сигареты не хватит?

– Я ищу работу, – огрызнулся Дима.

– Три месяца уже ищешь! Три прекрасных возможности упустил.

– Там ко мне неуважительно отнеслись, я же тебе рассказывал.

– Фу ты, ну ты! А за что тебя уважать? За то, что ты с первого дня куришь больше, чем работаешь? Копейками в карманах звенишь, а туда же: уважение! Заплати уважением за танцы своей дочери, купи ей хорошие продукты. Книг она, видишь ли, не читает! Сам-то за 15 лет сколько слов на иврите выучил?

– Почему я должен учить иврит? – возмутился Дима.

– Да ты никому ничего не должен. Не удивляйся, если через год-два совсем потеряешь связь с дочерью.

– Ошибаешься, бабушка и дедушка с ней тоже по-русски разговаривают.

– Они не вечны. Девочка родилась здесь, в садике говорила на иврите, в школе говорит на иврите, на танцах говорит на иврите, а ты если не говорить, то хоть бы понимать язык научился! Одни только претензии ко всем, большой бугор на маленькой полянке!

– Чего ты вдруг разбушевалась?

– Да не вдруг, – уже намного спокойнее ответила Яна, выплеснув накопившийся гнев, – знаешь, ты пожалуй, не провожай меня, возвращайся домой. Я вчера не всё успела по хозяйству сделать.

– Я тебе помогу, потом вместе поужинаем.

«О, да! – подумала Яна, – на счет помощи очень сомневаюсь, а вот на счет поужинать вместе – это у тебя всегда пожалуйста», а вслух ответила:

– Спасибо, я сама приготовлю, а поужинаю с Да-ной, она вчера звонила, сказала, что, возможно, заскочит вечерком.

– Эк! – недовольно ответил Дима. – Только сейчас ты мне об этом сообщаешь.

– Ты прав, когда я встречаюсь с Шемеш, я забываю обо всем.

Ответ Яны был и абсолютно искренен, и частично лицемерен. Отчитав Диму, она не хотела с ним ссориться, поэтому надо было закончить разговор мягко. С момента знакомства с девочкой Яна вынуждена была балансировать между любовью к ней и раздражением по отношению к её отцу, которое с каждым днем всё нарастало.

Впервые они столкнулись с Димой на пляже. Яна обычно брала с собой книгу, тетрадь и ручку. Море действовало на неё по-разному: порой оно помогало ей расслабиться настолько, что она могла часами не думать совершенно ни о чем, а порой оно помогало ей сосредоточиться на чём-то конкретном. И вот в одно такое майское утро Яна всласть наплавалась и отдохнула, лёжа на спине на почти неощутимых волнах, вышла на берег, удобно уселась лицом к восходящему солнцу и взялась за любимое занятие. Вначале недели она получила письмо от сестры, но ответить не было времени и она отложила это на выходной. Пока Яна плавала, выше от её подстилки расположилась пожилая пара, а с другой стороны – седой мужчина. Она бы не заметила их, если бы лежала в полосе платных шезлонгов, но она не любила большого скопления народа и облюбовала себе небольшую горку рядом с кафе, которое никогда не соревновалось с другими подобными заведениями в громкой музыке типа «умца-умца». Обычно на этой горке никто кроме неё не лежал. И вот, только лишь мысль начала ровно ложиться на бумагу, как ручка перестала писать. Яна раскрутила её, увидела, что стержень пуст и зло швырнула в урну, стоявшую в трех шагах от неё. Затем тщетно проверила все кармашки своего рюкзака, как сбоку услышала:

– Вот, возьмите, – протягивал ей ручку седой мужчина, расположившийся неподалеку.

– Ой, спасибо большое, а то я запасную не взяла. Теперь я быстро допишу.

– Да не спешите. Я только что пришел. Пойду, поплаваю.

К тому времени, как мужчина вернулся (море сегодня было прекрасное, выходить не хотелось), Яна уже перечитывала законченное письмо.

– Дописали?

– Да. Большое вам спасибо! – протянула она ручку, – дорога ложка к обеду.

– Оставьте ложку себе, вдруг снова кушать захочется. Я рад, что смог вам помочь. А что вы писали, если не секрет?

«Та-ак, начинается», – подумала Яна и торопливо ответила:

– Письмо. Пойду теперь и я поплаваю, – и быстро пошла к морю.

Людей к этому времени прибавилось, и подавляющее большинство подолгу стояло на одном месте, собравшись по несколько человек. Яна про себя называла их «поплавками» и удивлялась их неподвижности. Из-за них плаванье превращалось в слалом, она то и дело натыкалась на кого-нибудь, удовольствие было испорчено. Кроме всего, раздражение нарастало ещё и оттого, что она была уверена, что седой мужчина не намерен долго оставаться незнакомцем, а к пляжным знакомствам она относилась с большим предубеждением. Выйдя на берег, Яна ополоснулась под душем и, подойдя к своей подстилке, укуталась в полотенце.