– Город так думает обо всех, кто ходит по его земле.

Эйверин замолчала, задумчиво глядя в широкое окно трамвая. Если все они принадлежат городу, отчего же он заботится только о господах? Почему забывает о других жителях?

Трамвайчик остановился неподалеку от дома госпожи, и Эйверин, вдохнув аромат цветов, улыбнулась. Опять поднялся ветер, но не такой сильный, как накануне. Он казался даже приятным и бодрящим. Особенно теперь, когда он щекотал сквозь легкое пальто и новое платье спину Эйверин, не прикрытую спутанной копной волос.

– Милая, беги внутрь, Эннилейн тебе обо всем расскажет. И накормит вдоволь, а то я что-то совсем забегалась. С этой подготовкой к балу столько хлопот. – Госпожа Кватерляйн закатила глаза, на щеках ее выступил болезненный румянец.

– До свидания, Дада. – Эйви коротко кивнула. – Спасибо.

– Ох, не стоит, милая! Пока я могу хоть что-то делать, я буду это делать. – Госпожа похлопала девочку по щеке и поспешила прямо по улице.

Эйверин чувствовала себя в кои-то веки легкой и свободной, несмотря на сковавший ее пожизненный договор. Она влетела по ступенькам, но, толкнув дверь, резко остановилась.

Лиловые глаза пробуравливали ее насквозь.

– Где Дада? – скрипнул господин Дьяре.

– Она ушла. – Эйви крепко сжала Крикуна, надеясь, что бельчонок поможет справиться с новым приступом страха.

– Куда? – Мужчина дернул носом, и усы его подскочили вверх. – Ты улыбаешься?

– Нет, господин, простите.

– Может… а-а-а-апчхи!.. ты закроешь эту чертову дверь?!

– Простите, господин. – Эйверин поморщилась и захлопнула дверь.

– Не так громко, бестолочь! И не смей называть меня господином. Если ты еще хоть раз это сделаешь, то будешь мочиться от страха в постель до конца жизни, поняла?!

– Да… – Эйви быстро кивнула и, не глядя на мистера Дьяре, юркнула на кухню.

Там клубился ароматный пар, на плите кряхтели чайник и мелкие кастрюльки, духовка позвякивала, сообщая о готовности пышного хлеба. Эннилейн, раскрасневшаяся, уставшая и совершенно счастливая, носилась от плиты к столу, а оттуда к чистым тарелкам, а от них к ящичкам со специями и обратно.

– Проходи, проходи, милая! – Толстушка улыбнулась так ласково, что Эйверин захотелось ее обнять. – Ну, получилось? Ты совсем наша? А чего на тебе лица нет?

Эйви поежилась: она все еще ощущала ледяной взгляд лиловых глаз. Она не привыкла жаловаться, но любопытство взяло верх над ее гордостью.

– Эннилейн, а кто такой господин Дьяре? Глаза у него…

– Да-да, глаза у Дьяре жуткие, с этим трудно спорить. – Эннилейн хохотнула. – Ты не бойся его. – Женщина понизила тон. – Мне кажется, он просто ревнует Даду к тебе.

– Он муж госпожи? – Эйви вскинула брови. – Я не хотела причинять никаких неудобств…

– Ой, что за глупости ты говоришь? – Эннилейн махнула пухлой рукой на девочку и достала из блестящего таза подошедшее тесто. – Не господин он. Не из бедных, конечно, поэтому тебе следует обращаться к нему «мистер», но и за душой у него ни клочка земли, не может он называться господином. – Кухарка обмакнула руки в желтое пахучее масло и принялась вымешивать тесто. – А потому нет у него права брать в жены нашу госпожу. Он ее старый друг, я даже не знаю, сколько лет они знакомы. Он приехал к нам, кажется, лет восемь назад… Да, точно. Точно восемь! – Эннилейн шлепнула кусок теста на столешницу и принялась его раскатывать. – Тогда только начались первые проблемы с Бэрри. Понимаешь, Бэрри, сын госпожи… Никогда ему ничего не нужно было, ни любовь материнская, ни тепло. На деньги ее только стал заглядываться, как подрос, вот оно как. Дьяре хотел помочь воспитать мальчишку, а получилось… То, что получилось. Вот так вот. – Эннилейн отерла плечом пот со лба и заправила под чепчик выбившиеся волосы. – Да только любит Дьяре нашу госпожу больше жизни, слово тебе даю. А у нее со здоровьем худо в последнее время, так он теперь злится на каждого, кто с ней хоть на минутку дольше, чем он, проводит. Вот скоро она за медом уедет. – Эннилейн с силой надавила на тесто. – Бал, будь он неладен. Дьяре вообще на стену полезет. Он всегда сам не свой, когда она уезжает… А тут ты еще, мышонок. – Эннилейн улыбнулась. – Госпожа три дня от тебя не отходила, пока ты спала. Куда уж ей было до Дьяре…

– Эннилейн, я спала три дня? То есть я пришла к вам, поела, помылась и уснула на три дня?!

– А что, милочка, ты такой уставшей казалась, такой серенькой… Уж точно тебя туман ночью не цеплял? Господин Бэрри иногда с дружками ездит по ночам, хоть и в закрытой карете, да все равно цвет лица у него такой же бывает, как и у тебя.

Эйви сглотнула. Конечно, не спала она несколько суток, не ела. Но не повод же это безобразно проспать целых три дня! Интересно, что с маленьким Хайде? Смогли ли ребята найти хотя бы его тело?

– Милочка, слышишь меня?

Девочка подняла глаза на Эннилейн, и та дрогнула.

– Прости, Эннилейн. Я знаю, что у меня злой взгляд.

– Да, есть в вас с Дьяре что-то жуткое. Специально, что ли, госпожа выбирает именно таких?

В углу кухни затрезвонил настенный колокольчик, и Эннилейн побелела.

– Бэрри зовет. Помоги мне, вон ту глубокую тарелку с мясом бери, ага, вот так, я пока хлеб нарежу, а ты брусничный соус, пожалуйста, налей в стеклянную пиалу. С пирожного сними вишню, он ненавидит вишни. Кофе наливай черный, доверху. Так, хорошо. Ох, милочка, ты же не знаешь, чем мы живем? Госпожа Кватерляйн ездит с проводником за чудным медом в Одиннадцатый. Только она умеет выбирать самый лучший да самый вкусный. Вот так вот. От нас по всему городу мед идет, а знаешь, сколько его нужно будет на всю зиму? Ох, так много, что и не представить. А тут еще бал у госпожи Полуночи, который бывает раз в три года. Слышала же о нем, да? О нем все знают. Так вот, Полуночи непременно подавай литров десять самого лучшего рубинового меда… Такой только наша госпожа доставать умеет. Так вот о чем я говорю, – Эннилейн мученически прикрыла глаза, слыша, как надрывается звоночек, – госпожа наша скоро уедет, не меньше чем на неделю. И мы останемся одни с Бэрри. Вот тут-то ты поймешь, что глаза Дьяре – сущий пустяк.

У Эйви дрожали руки так, что их сводило судорогой. Прервавшийся вдох застрял вверху глотки, льняное платьице давно пропиталось потом.

Подобный ужас она испытала лишь однажды, девять лет назад. Когда в семью ее пришло горе, а снежный Кадрас перестал быть уютным домом. Но тогда она была шестилетней малюткой, привыкшей к теплу и счастью, не знавшей никаких невзгод. Сейчас же, когда тело ее стало сильнее, а душа зачерствела, страх удивлял Эйверин. Сама возможность до такой степени чего-то бояться пугала ее до исступления.

Закусив верхнюю губу и гневно сдвинув брови, она еще раз спросила:

– Этот липовый?

– Без-дар-на! – Мистер Дьяре подскочил с плетеного кресла-качалки и отошел к узкому окошку. Он украдкой усмехнулся в седеющие усы, видимо, забавляясь горячностью девчонки.

Эйви ненавидящим взглядом осмотрела баночки: матово-белые, почти прозрачные, лимонно-желтые, янтарные, огненно-красные, древесно-коричневые, золотые с медным отливом и даже черные. Никогда она бы не подумала, что запомнить несколько видов меда будет так сложно.

– Как ты собираешься торговать, если сама понятия не имеешь, что продаешь? Ты не можешь запомнить даже элементарных вещей!

– Если вы перестанете делать это, то я запомню все гораздо быстрее, – буркнула Эйви.

– Это?

Мистер Дьяре развернулся на каблуках и широко улыбнулся. На щеках его появились ямочки, которые можно было бы назвать очаровательными. Но глаза, по-прежнему жуткие и неживые, все портили. Эйверин почему-то вспомнила об аметистовом ожерелье, что дарил ее отец матери на день рождения. Тогда этот лиловый камень показался ей таким красивым, чарующим. А сейчас от лилового цвета ее тошнило.