Николай уже представлял, где в тексте он подсыплет "перчинок", которые должны, – нет, просто обязаны! – у читающих там товарищей застрять в горле. А, поперхнувшись, они уж … Коленька запотирал ладонями.

– Кхе, та-ак…

– Вот смотри, мил человек, Коленька, – говорила тем временем старушка, – это инвалидская книжка деда, это мои почётные грамотки…

– Да зачем вы мне это всё показываете? – запротестовал Коленька. – Я что, директор? – Он встал и прошёл к секретеру. Достал из него тетрадь и ручку и, присаживаясь вновь на кресло, деловито спросил: – Ну, куда писать будем?

Баба Варя сосредоточилась.

– Дак, наверно, в эту… как её? – она стала рыться в бумагах, видимо, разыскивая в них какую-то записочку.

– Знаете что, а давайте в "Крокодил"? Это ж прекрасный материальчик для него! Или в "Труд", к Олегу Жадану? Он приедет, он такой фельетончик сделает…

Выборова понесло. Он предлагал гостье то, что, по его мнению, будет самым действенным – бюрократа-директора проберут не только по административной линии, но и прокатят по всей стране великой. Чтобы другим не было повадно. Совсем охамели!..

Однако старушка на его предложения отреагировала странно.

– Зачем в "Крокодил"? Зачем в "Труд"? – спросила она. – Он мне этого не велел

– Кто, чего не велел? – не понял Коленька, прикладывая ручку к листу тетради.

– Так наш директор.

Николай по-лошадиному затряс головой.

– Как, директор?..

– Так. Это ж он сказал, чтоб мы на него написали жалобу.

– Как это он… сам на себя?

– Аха. Сказал, что он другого выхода не видит. Нужна жалоба. И адресочек указал куда писать. И куда он запропастился?.. – она вновь стала рыться в бумагах.

Наступило молчание. Если бы эта бабуля, даже после их долгого разговора, вдруг предложила Коле с пятого этажа гроб с покойником снести, он, наверное, и то так бы не был ошарашен, хотя все его мышцы и чувства этому не обрадовались бы. Теперь же вдруг ослаб, осел и, отбросив в сторону ручку, плохо, что понимал. Всё у него в мозгу смешалось.

– И куда?.. – спросил он вяло, глянув на бабку искоса, с подозрением.

– В ету… Да как её? – От напряжения памяти рябенькое личико старухи сморщилось. И Коленьке показалось в этом что-то насмешливое.

"Ага, вот оно что, вот в чём дело! Посмеяться надо мной решили. А вот этого не хотите? " – Николай под столиком зажал в кулаке фигу и покачал ею. Не на того наехали!

И начал ёрничать охрипшим голосом, от обиды или возмущения.

– Может в Министерство Обороны? Али в Совет Ветеранов?

– Ни…

– Может в Верховный Суд? Али Генеральному прокурору?..

– Ни… ‒ пела баба Варя своё, не замечая перемен в Коленьке.

– И что же это за организация такая, где на него жалобы принимают?

– Во! Вспомнила! Вациас спиас!

– Что-что?..

Баба Варя смущённо подхихикнула.

– Коленька, мил человек, я, может быть, чего не так брякнула по старости и неграмотности, вы уж извиняйте. Но этот адресочек я на всякий случай нацарапала. хозяин сам мне его подсказал. Где-то тута был… А, вот он!

Старуха вытащила из удостоверения ветерана войны бумажку и подала Выборову. Руки его подрагивали. На клочке бумаги были написаны четыре буквы: ВЦ ПС и знакомая улица в столице. То есть в произношении бабы Вари эта аббревиатура прозвучала так ‒ "Вациас спиас".

– Так это же адрес отраслевого цека профсоюзов! – догадался он, узнав давно ему известный адрес.

– Вот-вот, цéка, цéка, – закивала она, усиливая ударение на первом слоге.

– Та-ак. Понятно. Значит, цéка, цéка.

Старуха по-утиному дважды дернула головкой.

– Так вы бы его и попросили написать жалобу.

– Ни-и, его нельзя, – мягко возразила старуха. – Он занятой человек, ему некогда заниматься писаниной. Он сказал, что на это дело вы найдёте человека. У нас население богато этими, как их? – о! – а! ‒ народными талантами. И дал мне твой адресочек, Коленька. Сказал, как его там? – ты писасатель, жалобы хорошо умеешь стряпать, – хихикнула она. – Я вот и пришла.

Коленька онемел. Лицо его начало краснеть, надуваться, и он, непонятно отчего, стал тереть себе подбородок кулаком, в котором всё ещё была зажата конфигурация из трёх пальцев. При этом, издавая звуки похожие на порханье – кхе-кхе…

Но старухе казалось – этак он зажимает смех, на который она вызвала его своей шуткой. И она подхихикнула. Николай глянул на неё и едва не плача спросил:

– Писасатель?.. Стряпает?..

– Аха. Писасатель… Стряпает…

– Ха!

– Хи-хи!

– Хо-хо-хо!.. – Выборов не в силах был сдержать нервного приступа, отвалился на спинку кресла и зашёлся вдруг в хохоте.

Баба Варя всхлопнула руками себе по икрам и тоже звонко рассмеялась. У неё, как и у Коленьки, заблестели слёзы на глазах, и она тоже отвалилась на спинку кресла. Они оба, глядя друг на друга, стали изводить себя смехом…

Но Выборов также неожиданно резко оборвал смех.

– Вот что, бабуленька-красотуленька, – сказал он, придвигаясь к ней. – Собирай-ка свои бумажки и грыбы-ка отседова!

У старушки враз окаменело лицо, рот округлился, и вокруг губ собралось с десяток мелких морщин.

– Ой! Коленька, а как же жалоба? – растерянно проговорила бабка, растирая слёзы по щекам.

– Не знаю! Я бесталанный! Я гробы таскать умею. Могу всех святых и грешных вынести. У вас есть покойнички? Нет? Вот как появятся, приходи. Помогу. Я за нос водить не буду. А сейчас давай, давай бабуля! Грыбы отседа! Грыбы! – заторопил Николай, сам не понимая, почему говорит "грыбы" в место "греби". Приподнимаясь, он делал кистями рук легкие отмашки. – Бегом, бегом…

– Ай! Ай-яй! – испуганно вскрикнула бабуленька-красотуленька, подхватываясь с кресла.

Она проворно сгребла бумаги со столика, сунула их в платочек и, уже на ходу заворачивая его, засеменила из комнаты. В прихожей вскочила в полусапожки и выпорхнула за двери, забыв попрощаться.

– У, провокатор! – выругался Николай, и захлопнул двери.

Обида, досада, стыд окатили его горячей волной. Казалось, в квартире даже воздух нагрелся и жёг лицо, ел глаза. Такая насмешка! Такое издевательство! И за что? И от кого? – от поклонников! Вот и помогай людям…

И Выборов заходил кругами по квартире, чуть не плача.

– Вот это вациас спиас! И кого подослал! – это уже относилось к директору. Оказывается, тот о его творчестве прекрасно осведомлён!

Николай, не зная, куда себя девать, выскочил на воздух, на балкон.

Внизу старуха бежала под дождичком по двору к дому напротив. Крючков сунул два пальца в рот и засвистел. Темноту распорола разбойная трель.

От страха бабка с визгом припустила, не разбирая дороги, и брызги от луж из-под её ног веером разлетались по сторонам. В электрическом свете, падающем из окон квартир, вода под её ногами, казалось, горела.

…Среди ночи кто-то хихикнул Николаю на ухо – хи-хи! И голос показался знакомым. Николай открыл глаза, повернул голову на бок. Рядом тихо спала жена. Он повернулся на бок к ней, и начал было забываться. Однако проснулась память и, как ночная лампочка, осветила картину его беседы со старухой. Её униженная, заискивающая манера поведения. Этот мелкий угоднический хохоток, – а разбудил его именно он: хи-хи… – и сон пропал. Если вечером старуха вызывала жалость, сочувствие, то сейчас – это была ведьма, и он от неё отмахивался. Чур-чур, изыди нечистая!..

Но старуха не унималась.

– Директор, благодетель наш велел. Он мне ваш адресочек подсказал…

Вот заноза! Директор велел, директор велел… Обнаглел, вот и велел. Выкидывают фортели, над людьми издеваются.

Николай лёг на спину и уставился на потолок.

И вдруг подскочил, едва не вскрикнув:

– Да что это я!.. – и прикрыл ладонью рот. – Ммм… Я ж не хрена не понял! Ну, ничегошеньки! Вот осёл! Вот дубина!.. Ему ж, действительно, нужна была жалоба! Там – в вациас спиас – ведь тоже полно бюрократов. Они ж потом ни ему, ни старикам житья не дадут!