– Пущай вначале закупят ГЗМ – губо-закаточную машинку.

– Не-ет, мы ещё не совсем…

– Вначале Балканы, потом нас долбить будут.

– Нас бомбить не надо, – успокаивает бабуля, – нас постепенно изводить надо, травить, дешевле обойдёмся, потом – бери голыми руками. Или отлавливай сетями, как собак чумовых.

Предприниматель как-то не к месту по-собачьи взвыл:

– Гау-у-у!..

Но на этот раз его никто не поддержал. Тоску навеял этот вой, а не смех. Тут его юмор не оценили.

А тем временем за разговорами очередь продвигалась. И Петя в растрёпанных чувствах подходил к прилавку.

Прилавок чистый, его мужик время от времени протирал тряпкой. Хозяйственный, чистоплотный, к такому продавцу и в другой раз подойти не побрезгуешь.

На прилавке противень, весы со стрелками, с двумя гирьками. Универсальные. Мужик бросит кусок на тарелку, и стрелка тут же покажет: сколько и почём. Продавцу только озвучить остаётся вес и цену:

– Три кило. Пять… – а дальше, страшно даже цену называть.

Петя, в который раз в кармане рубли металлические перетирал: хватит – не хватит? – гадал.

Мяса мало. Петя вначале, как к прилавку подошёл, даже забеспокоился: опять, как в прошлый раз, получится! Пришёл, повидал, глаза напитал…

Но нет. Мужик, как только в противне заканчивается мясо, раз и подложит его откуда-то из-под прилавка. Раз и подложит. Косточки, когда окорочок. И уж совсем Петя успокоился, когда бабулька стала мясо вилкой поддевать. Теперь-то уж точно достанется. Много ли бабуле надо, даже на двоих с котом?

А бабуля мало того, что шибко грамотная, так она ещё и дотошной оказалась.

Подцепит кусок на вилку и рассматривает его. То одним боком повернёт, то другим. Прямо, как за границей. С куражом. С капризом. Смотреть тошно. Хватала бы мясо, какое попало, да и отваливала. Так нет, она ещё принюхивается.

И котик носиком потянул. Раз-другой, да как зафыркает! Как зашипит! И заскочил по воротнику бабкиному ей на шею. Та шмат бросает и за кота.

– Кис-кис! Ты куда?!. – за хвост со своего загривка стаскивает. А киса аж из себя из собственной шкурки выворачивается. Глаза бешенные, пасть красная, когти… – того гляди, Пете в лицо вцепится.

Лапкин от него в сторону отпрянул с испугу.

Тут тётенька, что сзади стоит, как заревёт дикой блажью, от которой, наверное, весь базар содрогнулся:

– Сво-оло-очь!!.

Петя так и присел. Думал, этой тётеньке, невзначай, на любимую мозоль наступил. Даже, кажется, и подумать, так не успел. Сжался, съёжился, затих и уши ладонями прикрыл.

Что тут началось… Петя не видел. Только слышит: шлёп! шлёп! шлёп! Думал, его бить начали. Но боли не чувствует.

Приоткрыл вначале один глаз, ничего понять не может. Открыл второй. Видит – как в замедленном кино, – как тётенька, через него перегибается, берёт из противня мясо и швыряет его со всего маха в продавца. Продавец мужик дородный, с крупной мишенью на плечах, и тётенька бьёт по его морде без промаху. Тут ещё тётеньки подскочили. Там – другие. Гвалт, крик, брёх …

Мужик по палатке мечется, кричит что-то, воет. А его никто не слушает.

Кто брешет:

– Убить его мало!

Кто рычит:

– Подать его сюда! Я его сама собачатиной кормить буду!..

– У-у!.. А-а!.. О-о!.. – лай, одним словом.

Бабулька прижала котёнка к воротнику, и орёт. И котик орёт. И Петя Лапкин заводиться начал.

– Так его! – рычит. – Живодёр! Предприниматель собачачий!

Мясо с противня берёт и тётеньке подаёт, как второй номер боевого расчёта. А та – по цели прямой наводкой.

Словом, толпу, как собачью стаю, только раззадорь.

Ну и точно, долаялись.

Откуда-то милиционера поднесло. Лапкин его вообще впервые видит, такого придурка в своём микрорайоне. Обычно многолюдье они не предпочитают, а тут ненормальный какой-то, сам в толпу лезет.

– Прекратить! – кричит. – Прекратить, граждане!

Паразит! На самом интересном месте прервал. Тут бы самое время пособачиться, злоба так и прёт наружу, шерсть, какая есть, дыбом топорщит.

– Граждане, в чём дело? За что продавца мясом бьёте?

– А этот сукин сын, мясом своей матки торгует – собачачиной! – шумит народ.

– А вы почём знаете?

– А вон, бабкин кот признал. Зафыркал.

– Ну и что, что зафыркал? Мало ли отчего животная эта зафыркать может?

– А кошку на собачатине не проведёшь! Она её за версту чует. И по мясу, и по шерсти.

– Глупости. Вы сами озверели! Э-э, рожи-то какие, на людей не похожи. А ну, дядя, покажь мясо!

Продавец нырнул под прилавок.

– Вот, – скулит, – пожалста. Очень даже хорошее мясо. Баранинка. И вовсе собачачиной не пахнет.

Милиционер повертел мясо на вилке, понюхал и пожал плечами. Хм, дескать, мясо, как мясо…

– Вы коту под нос подпихните. Под нос…

Подпихнули. Котёнок потянул носом, мяукнул и… вдруг в шмат зубами и когтями вцепился. Жрать его начал.

– Мурзя! Мурзик, ты чегой-то?! – изумилась бабуля. – Это ж собачатина!

Тут продавец взвился.

– Сама ты собачачина!!! Граждане, поклёп! Вы кому верите, ему? А мне, честному предпринимателю, нет! – и стал рвать на себе фартук.

Очень уж тут неудобно всем стало. Если по-человечьи, даже паскудно. До чего, действительно, оскотиниться можно. Петя Лапкин за тётеньку зашёл, спрятался. И, вообще, сбежать хотел от такого срама. Да куда ж без мяса-то?

А милиционер говорит:

– Граждане, я вынужден этого кота арестовать.

– Правильно! – выдохнули граждане. – За клевету.

Бабуля в слёзы.

– Не отдам! Это мой котёнок!

Милиционер тут к ней:

– Тогда вместе с ним пройдёмте.

Толпа враз расступилась, дескать, уводите их отседова к чёртовой матери!

А продавец морду фартуком утирает и к милиционеру тянется.

– Эй, эй, господин, то ись товарищ милиционер, мне так не надо! Пусть эта бабка сначала всё мясо оптом скупает за такое надругательство. Его вон сколь поизволяли по полу. Кто его теперь покупать будет?

Тут толпа несогласие выражать стала.

– Как это так? – возмущаются покупатели. ‒ Почему это всё ей? Не жирно ли будет?

И опять гвалт. Бабку – ведьмой, кота – придурком обзывать начали.

А котёнок оголодал будто. Видно, после китекета и вискаса на мясо потянуло. Мясо в лапах держит, жрёт его и от себя не отпускает. Весь воротник бабульке извозил.

Продавец видит такое дело, что может бесплатно и кусок потерять, стал с бабульки плату требовать.

– Тогда пусть бабка мне за этот кусок деньги платит! В нём не меньше трёх килограмм, а может, и все пять было?

Бабуля огрызается:

– Не буду платить! Это собачатина!..

– Не верьте ей, граждане! – перекрикивает её продавец. – Вы только посмотрите! Вы только обратите внимание, как её животина эту собачачину мечет! Разве коты жрут собачье мясо? Они его на дух не переносят. Они на него фыркают. Поклёп! Какому-то бешеному коту поверили, а мне нет! Да я после такого раза на рынок к вам и носа не покажу…

Тут гром-баба запыхтела от негодования, видно, за прошлое бабкино оскорбление, по поводу её мутации, грудью, как асфальтовым катком, на бабулю поехала.

– Подите-ка вон отседа! Вместе со своим котом, извольте! Он у тебя ненормальный. То фыркает на мясо, то жрёт его без памяти. – И народ за ней подался.

– Люди-и! – пищит бабулька из-под тётеньки. – Он у меня ещё маленький. Он ещё неопытный, ошибиться может…

– Ага, он ошибиться может! А я из-за него, вон, всю харю этому лицу разукрасила. Из-за твоего кота сама себя и людей, в какой конфуз ввела. Ошибся он, ха!

– Катись, катись отседова!

– Ходют тут разные, наводят тень на плетень до умопомрачения. В заграничных окороках дебилизм обнаруживают, на рынке – собачачину.

– Умники! Видали мы таких…

– Пшла вон!

Выдавили бабульку из очереди совместными усилиями и прекратили собачиться. Опять в очередь встали. Успокоились. И глаза друг от друга прячут.

А очередь Пети Лапкина. Стоит, мнётся перед прилавком. Вилкой в шмат, какой получше, целиться. А решиться не может. Уж люди роптать стали, тётенька с боку стоит, усом дёргает, того гляди взбесится.