– Как это?

– И-и милай, и сами не знаем. Тыкаемся, как слепые кутята из одного боку в другой, а зачем, для чего, никак в толк не возьмём.

Освободившимся от бумаг платком она вытерла глаза, дунула в него из носа и обтёрла губы.

– Тут, значит, вот как всё получилось-то, – начала старушка, поудобнее усаживаясь в кресле, как бы втираясь в него, егозя задом.

И вдруг вспомнила, что позабыла представиться. Простодушно сказала:

– Меня бабой Варей зовут, а тебя, как люди сказывают, Коля Писарь.

Коля в некотором смущении подкашлянул в кулак и перевёл взгляд с бабы Вари на её документы. Там лежали удостоверения, паспорта и какие-то бумаги с печатями, похвальные грамоты, видимо, с места работы.

– Так вот, Коленька, – вновь начала рассказывать баба Варя. – С чего всё началось, сказываю, чтобы тебе понятно стало. А с того, что дал, значит, наш директор, нашим детям трёхкомнатную квартиру, вот рядом, напротив вас, в новом доме, – кивнула на окно. – Он, значится, дал, дай Бог ему здоровья, а они тут и говорят нам, дети-то наши:

– Дорогие родители, всё, хватит вам мыкаться, перебирайтесь к нам жить!

Ты понимаешь, мил человек, нет? Другие не знают, как от стариков избавиться, а наши к себе влекут. Вот уж мы обрадовались… – промокнула глаза платком, – вот уж порадовались. А ведь и вправду, тяжелёхонько становится. Я-то ещё мало-мальски бегаю, а дед мой худой больно. Он ведь инвалид войны, ребёнком ещё был покалечен. Нога у него не гнётся и рука кренделем, – изогнула руку калачом. И тут же, спохватившись, добавила: – Не-ет, но он у меня сиднем-то не сидит, работает помаленьку. Сторожит тут объекты разные, стройки. Двадцать три годочка отслужил исправно. Им очень даже наш директор доволен, сам мне выговаривал.

Я тоже при медицине состою. Двадцать пять годков тоже отплавала – (хохотнула) – на швабре. Рентген кабинет мою. Когда нет работниц, так весь первый этаж прибираю. Работы-то я не боюсь. Ладно работаю. Вона сколь наградок похвальных, – и с грустью вздохнула. – Да вот, сами видите, изработалась я, эх-хе. Шутка ли, домишко, в котором мы счас живём, в котором и детки наши выросли, сама, можно сказать, построила. Каждую дощечку сама прилаживала, каждую жёрдочку. И дрова, и сено заготавливать и за скотом ходить, всё на мне. А дед мой, чё с него взять? – калека.

Так вот. А тут с квартиркой этак хорошо наладилось. Одно только подпугивало – а, не дай Бог, на пятом этаже? Куда мы там, калеки, а? Помирать под чердаком?..

"И то, правда, – подумал с сочувствием Коленька, представив тот узкий лестничный переход, в котором они с гробом мучились. – Тяжко придётся". И тут же пристыжено обругал себя, за то, что как будто бы пожелал человеку смерти.

– Был бы лифт, а то ить нету, – продолжала старушка. – Тогда решили мы пойти к хозяину нашему, попросить у него квартиру пониже, на втором этаже чтобы. Зять на дыбы, не пойду, говорит, кланяться. А к директору-то, к хозяину-то, ить подойти ещё суметь надо. А нет, то так отбреет и без мыла… – и поспешила поправиться, как бы за грубость. – То есть не так подошёл, так и уйдёшь не солоно хлебавши. Так вот я и пошла к нему по старой памяти.

А мы с хозяином, дай Бог ему здоровья, очень дружны. Ага. Не поверишь, Коленька, лет двадцать, поди. Да кого, больше-больше. Я ещё его деткам из нашей деревеньки молочко, сметанку, творожок поставляла. Ну, не бесплатно, конечно, за деньги. И по этой, значит, причине очень подружились. Детки-то его счас выросли, так внуки появились. Внукам молочишко ношу… К чему я это? – да к тому, что сами-то мы к нему притензиев не имеем. Бог с ним, дал бы квартиру детям, и на том спасибо. На большее-то и мы не рассчитывали. Так он сам, когда я к нему пришла, сам говорит:

– Что ты, старая, о детях беспокоишься? Второй этаж для них просишь. Пора бы и о себе подумать, не молоденькие уже. Когда вы у меня для себя квартиру просить будите?

И вы знаете, мил человек Коленька, как сказал он про квартирку для нас, так я готова была ему в ноги падать и руки целовать. Такая, значит, забота об нас, об ветеранах и инвалидах…

Старушка затеребила платочек, намереваясь промокнуть глаза.

"Ага, ясно. Пообещал и не дал!" – догадался Коленька натренированным чутьём.

Таланты могут быть от природы, а может их породить среда. Там, где созданы для него условия. Условия для вдохновенного творчества у нас созданы, как нигде, и потому наша почта работает с перегрузкой, с трудом передвигая миллионы тонн макулатуры в виде жалоб, прошений, ходатайств, отписок и новых жалоб. Эта среда и выявила в Николае Выборове скрытый талант. И чем больше он занимался, на первый взгляд, странным творчеством, тем больше он постигал его особенности, его законы. Знал, в какой форме составить жалобу, в какой форме прошение. Выработал свой стиль, с годами его творческая натура особым чутьём настраивалась на волну жалобы. И в большинстве дела завершались благополучно. За что и снискал уважение у местных поклонников. Николай с полуслова мог угадать причину, породившую жалобу, почувствовать душой боль чужую и уже через две, три минуты у него в голове выстраивался план будущего изложения. Что произошло и теперь – он видел суть вопроса. Ну, паразит, и тут старикам нет покоя!

Баба Варя высморкалась и продолжила:

– Но только, говорит Родион Саныч, вам надо от своего домика как-то избавиться. Говорит, переведите его на дочь. Как только у вас документы будут готовы, приходите. Там думать будем.

– Ну, мы так и сделали. Месяца два переписывали домик. Ездили то в сельсовет, то в раён. Словом, достались нам эти хлопотушечки. Ладно побегали. Но собрали-таки бумажки. Принесла я их директору, а он на них даже не глянул. Веди, говорит, хозяина! Не с тобой же мне такие дела обсуждать.

– Вот даже как! – удивился Коленька.

– Ага. Веди, говорит, и только. Эх, что делать? – пришлось тащить деда. С ним он стал говорить.

– Я так думаю, нужно вам, съездить в раёну юрискую консультацую. Это я его слова слово в слово передаю, – уточнила баба Варя. – Расскажите, говорит, там, что у вас был домик, но вы его перевели на дочь. Узнайте, говорит, полагается ли вам квартира? Съездите, говорит, и мне доложите. Там думать будем.

– Так тут и козлу понятно, что не полагается?!.

– А вот и не угадал, Коленька! – подхихикнула старушка. – Оказывается, в законе есть такая строка, где будто бы инвалидов войны должны обеспечивать жилищными и бытовыми условиями. А у нас за речкой, на выселках, каки условья? Маята одна. Ни транспорта, ни телефона, ни магазина. Так что, сказали, на усмотрение директора.

– Ну и что на это он вам сказал?

– Он нас выслушал, головой посочувствовал, а потом и говорит, ‒ приходите через месяц, думать будем.

– Ну и придумал что?

– Ага. На консультацу послал, в военкомат.

– Ну?!..

– Да-а. Говорит, надо узнать и их мнение. Ну, чо делать? Поехали. А што в раён, што в область добираться, маята сплошная. Автобусы битком. Молодежь сядет, никакой милостью не подымишь, место не уступит. А у деда ноги худы, хоть на пол садись…

– Так что вам сказали в военкомате?

– А то, чо и в раёне, посочувствовали. На усмотрение директора сказали.

– Ну, а он что на этот раз сказал?

– А он тоже самое и сказал: думать будем. Через месяц прийти велел.

– Сходили?

– Я пошла. Дед уже не схотел идти. Осерчал чёй-то.

Николай понимал старика. Ох, как Коленька его понимал.

– Так-так, ну и?.. – сдерживаясь от негодования, продолжал он детальный расспрос. – Что он вам на этот раз посоветовал?

– Так чё? Сказал, штоб ещё через месячишко пришли.

– Так-так, ну и ну…

– Только не знаю, Коленька, чево выбегаем, – баба Варя всхлипнула. – Все-то уж ноженьки оббили.

"Ну, змей! Ну, узнаешь ты гнев народный! – закусил удила Выборов. – Всю свою академию – (десять классов и два года технологического техникума) – приложу, а жалобу такую сочиню, что она над твоей дубовой головой громы и молнии высечет".