Как-то осенью несколько дней я провел в городе Черный Яр на берегу Волги и, урвав время, выбрался в окрестные луга за утками. Меня сопровождал один из местных охотников.

— Ну разве это ружье? Разве на уток с такими ружьями ходят? — с презрением качал он головой, вертя в руках «фран-котку». — Возьмите мое, у меня два, а это дома оставьте. Из своего все равно ничего не убьете — ведь это не ружье! Это… это спринцовка!

Уязвленный словами постороннего для меня человека, я наотрез отказался. Я знаю и люблю свои ружья.

Несколько разойдясь в стороны, мы шли камышами степного лимана; вода достигала пояса. Время от времени из густых зарослей тростника поднимались утки. Они с кряканьем взмывали вверх и спешили улететь прочь от охотников. Гремели выстрелы. Мой сосед был «не в ударе» и делал частые промахи. После каждого неудачного выстрела он ругался. Ругал ружье, ругал уток. А мне, напротив, везло. Я стрелял более удачно и за короткое время взял несколько кряковых уток. Как тряпка, они валились после моих выстрелов из «франкотки».

— Москвич, а москвич! — вдруг, остановившись среди открытого плёса, закричал мой спутник. Несколько крупных крякашей, потревоженные криком, вырвались из травы и, свистя крыльями, понеслись в сторону. — Слышишь, москвич!.. Я за твою спринцовку две свои двустволки даю!.. — кричал мой новый знакомый.

Как уже знает читатель, эту маленькую двустволку я предназначал сыну. Но он был еще слишком мал. «Нос еще не дорос», — говорил я ему, когда он тянулся к ружью и просил взять его на охоту.

Прошло два года. Однажды я взял сына на вальдшнепиную тягу. Но, к сожалению, охота не удалась. В этот вечер неуютно было в лесу. Потемнел багровый закат, на прогалине стало как-то особенно сыро и холодно.

— Рано, нет еще тяги, — сказал я, вынимая из ружья патроны и вешая на плечо двустволку.

— Да. Тяга домой, — ответил мой юный охотник, ежась от холода.

«И верно, дома уютно, тепло», — думал я, шагая по темному лесу, ломая тонкий ледок на замерзших лужах. Только настоящий охотник может мириться с такими невзгодами.

Да, первая охота, к сожалению, была неудачна. Но позднее не один раз нам удавалось возвращаться домой с добычей. Однажды на Рыбинском водохранилище мы плыли на лодке по затопленной местности. Наступал тихий вечер. Косые лучи заходящего солнца блестели в неподвижной поверхности плёсов, здесь и там из воды безжизненно поднимались погибшие сосны и ели.

— Смотри, впереди утки, — предупредил я.

Около десятка уток-шилохвостней, вытянувшись в косую цепочку, летели прямо на лодку. Отложив весла, мы взялись за ружья. Когда птицы поравнялись с нами, я выстрелил, но неудачно. На одно мгновение утки собрались в воздухе в тесную кучку, а затем, звеня крыльями, стремительно поднялись выше. Мне казалось, что вторично стрелять не было никакого смысла — птицы успели подняться слишком высоко. Но именно в этот момент прозвучал выстрел, и один шилохвостень, описав дугу в воздухе, свалился в воду.

— Здорово, высоко взял! — невольно похвалил я.

Но и после удачных охотничьих выездов сын не пристрастился к охоте. Он любил природу, любил побродить по лесу, но не пытался добыть дичь.

Ну что тут поделаешь! Если нет страсти к охоте, привить ее почти невозможно.

«Ну, а дочка?» — часто в письмах задают мне вопросы читатели. Дочка? О дочке я сейчас расскажу.

Когда ей было лет пять, я впервые взял ее на охоту. В том году после долгой и холодной зимы дружно наступила весна. Освободилась от снега земля, голубовато-зеленая дымка окутала еще не успевшие покрыться листвой деревья. Теплые, почти жаркие дни сменяли тихие и ясные вечера.

— Поедем на тягу, — предложил я как-то жене, возвратившись с работы. — И Машку с собой возьмем.

Мы наскоро собрались и сели в дачный поезд. Вот и Голи-цыно, вот и знакомая лесная полянка, где ни один раз за последние годы я стоял на тяге. Выбрав сухой участок на опушке леса, мы стали ждать вечера.

Где-то поблизости «тенькали» зяблики да время от времени звенела короткая несложная трель овсянки.

Но вот в стороне за зубчатой хвойной стеной скрылось солнце, сумраком подернулся неподвижный лес. И с вершин потемневших елей полились долгие звуки — это пели дрозды. Потом они смолкли. Только песня зорянки порой доносилась из хвойного леса. Но умолкла и эта неугомонная птица. Минут пять, как будто напряженно ожидая чего-то нового, длилось молчание. И не напрасно.

«Ци-вить… ци-вить», — вдруг ворвались в тишину долгожданные весенние звуки. «Ци-вить-хорк-хорк…хорк-хорк…», — понеслись они над дремлющим лесом. Это поднялся в воздух и потянул вальдшнеп.

Я осмотрелся кругом, стараясь глазами отыскать летящую птицу. Что делать, если я слышу только на левое ухо и плохо разбираюсь в на. давлении, откуда доносится звук.

— Вот он, — услышал я голос рядом.

Грянул выстрел, и птица комочком упала в поросль.

Я поднял вальдшнепа и осмотрел добычу. Потом перевел взгляд на своих спутниц. Отвернувшись в разные стороны, они упорно и долго молчали.

Жалко, значит!.. Мне стало как-то не по себе. «Только бы не налетел второй», — думал я, хорошо зная, как бывает трудно в такие моменты сдержаться охотнику. К счастью, еще один появившийся вальдшнеп протянул слишком далеко.

Потухла заря, в лесу стало темно. Мы зашагали вдоль вырубки к железной дороге. Идти было трудно. Размокшая почва, кочки и темнота заставляли двигаться особенно медленно. Вдруг над самой головой громко циркнул и захоркал вальдшнеп. Не помню, как и случилось, но я быстро вскинул ружье и выстрелил по неясной тени. Много потом мы потратили времени, пока среди потемневшего мелколесья ощупью отыскали и вторую птицу.

После этого вечера время от времени я один выезжал за город. Мне хотелось еще и еще раз отстоять вечернюю зорю на лесной опушке. Но, представьте себе, сожаление о застреленной птице не пропало даром. «Все проходит, но ничто не проходит бесследно», — часто думаю я.

Однажды слишком рано я попал на место обычной охоты. До тяги осталось много времени. «Не попытаться ли подманить рябчика?» — подумал я, доставая из кармана коробочку с пищиком. Надо сказать, что самец рябчика в весеннем наряде был мне просто необходим. Я давно решил добыть птицу, но все откладывал это: не поднималась рука на обитателя леса в весеннее время.

Я просвистел, подражая самцу, и стал слушать. Слушал долго, потом просвистел опять и опять слушал.

Вскоре из хвойного участка леса донесся ответный свист рябчика — это свистел самец.

«Ага, решил откликнуться», — повеселел я и, стараясь подражать голосу птицы, просвистел вновь.

Рябчик долго не отвечал. Потом просвистел еще раз и опять замолчал.

Минут десять неподвижно стоял я, прижавшись к стволу дерева, вслушиваясь в голоса леса, но безуспешно. Рябчик замолчал окончательно.

«Опять, вероятно, сфальшивил», — с досадой подумал я. Дело в том, что и до настоящего времени мне не удалось научиться хорошо свистеть рябчиком: слух, видно, плохой, а старый и опытный рябчик быстро распознает фальшивые нотки и обычно перестает откликаться.

И когда в этот раз я почти потерял терпение и готов был оставить свою затею, рябчик вдруг стремительно пролетел над полянкой и уселся шагах в сорока от меня на одиноко стоящую молодую елку. Но представьте себе мою досаду: как только птица уселась на дерево, она тут же исчезла среди темной хвои. Подняв ружье и держа его наготове, я внимательно осматривал ветви. Птицы нигде не было видно. Тогда я взял пищик в рот, закрыл лицо шляпой и вновь просвистел, стараясь свистеть именно так, как свистела эта самая птица. Вышло неплохо, но откуда исходит свист, определить было трудно. Результат получился блестящий.

Глупый рябчик уже открыто прошелся по ветке елки, затем, пролетев небольшое расстояние, сел на молодую осинку. Теперь мне была видна не только сама птица, но ее глаза, клюв, даже каждое перышко. Весь распушившись, несколько подняв хохолок и опустив крылья, он принял боевую позу и ждал появления противника.