Как видите, в двух словах Сеит-Косын познакомил нас не хуже любого знатока-орнитолога с интересующими нас птицами. Все три птицы действительно относятся к семейству рябковых. Но саджа, отличаясь от прочих строением лапки и другими признаками, выделяется учеными в отдельный род.

Но особенно поразило меня объяснение Сеит-Косына в другом случае. Это произошло много позднее, когда мы стали с ним большими друзьями.

— Совсем другой птица, — горячился Сеит-Косын. — Летай другой, кричи другой, кусты сядет, хвост короткий — бос Тургая звать.

Речь шла о двух близких жаворонках. Самостоятельные виды они или только географические расы, мы до сих пор плохо знаем. Но для Сеит-Косына жаворонки были разные — это была уже тонкая систематика.

Прощаясь в этот вечер, мы с Сеит-Косыном решили в ближайшие дни выехать в Каратау. Только бы достать вторую лошадь. Конечно, мне не отказал бы в ней знакомый лесничий, но, вспомнив один маленький эпизод, я не хотел этого делать. Три дня назад, уезжая в районный центр, лесничий попросил меня остаться у него дома.

— Дайте Гнедому клевера и пустите коров, когда придет стадо, — сказал он на прощанье.

Маленькое поручение я выполнил с точностью. Но когда коровы вошли на широкий двор, Гнедой вдруг перестал жевать клевер и, прижав уши к голове, бросился к одной из них. В следующий момент он укусил корову зубами в бок, а затем, круто повернувшись на месте, нанес ей в живот удар обеими ногами. После этой дикой выходки Гнедой вновь занялся клевером, злобно косясь в сторону. И когда я его окликнул и подошел ближе, он опять прижал уши и повернулся ко мне задом.

— Ну и зол же у вас Гнедой, — сказал я лесничему на другой день.

— Чудная лошадь, — ответил тот, — быстроногая, горячая, но приходится с ней держать ухо востро. Хочу ее продать, а не продам — рано или поздно убьет обязательно.

Исподволь я подготавливался к выезду в Дайрабай-Кудук и с нетерпением ожидал, когда Сеит-Косын достанет вторую лошадь. За последние дни я отказался от далеких экскурсий и исследовал ближайшие тростниковые заросли Чиилинки. Это искусственное водохранилище брало свое начало в 30 километрах южнее и, сделав по безводной местности большой полукруг, вновь впадало в Сырдарью у станции Байганин.

Однажды, охотясь за водяными курочками, я случайно взглянул на свой дом. Кто-то стоял на плоской крыше и махал шапкой. Причалив лодку к берегу, я поспешил к дому. Там во дворе под широким навесом жевали клевер две оседланные лошади.

— Чай пить в дорогу пора, — весело встретил меня Сеит-Косын. — Смотри, какого я тебе скакуна привел, — указал он на черную лошадь.

Низкая и длинная, с сухой костлявой мордой, с широкой грудью и тонкими ногами, она действительно производила впечатление быстроногого скакуна.

— Смирный, стрелять с седла можно, — продолжал Сеит-Косын, — а бегает как… ух! — и, несколько наклонившись вперед, откинув назад правую руку с нагайкой, он прищурил глаз и оскалил зубы, желая изобразить этим наездника, когда его быстроногий конь несется полным карьером.

— Не конь, а ветер: сел здесь — слез гора.

Непродолжительные сборы, стакан чаю, в спешке обжигающего губы и рот, и мы, удобно усевшись в седла, наконец, трогаемся с места. Солнце к этому времени низко опускается к западу и светит нам в спины. Мы пересекаем железнодорожную линию и рысью пускаем лошадей на восток. Там, за бугристыми песками, едва маячат невысокие горные отроги хребта Каратау. Прячется солнце, яркий день сменяется короткими сумерками, а затем — такой же яркой звездной и лунной ночью. Пески далеко позади: мы пересекаем обширную глинистую равнину — мертвый такыр. Четко отбивая копытами по твердой почве, дружно и бодро идут вперед наши кони. Порой один из них фыркает, встряхивает головой, грызет удила, и тогда в такт движению побрякивает уздечка.

— Какой глупый человек, — повернувшись ко мне в седле, смеется Сеит-Косын, — покой себе не дает. Весь земля спит, деревья, люди, птицы спят, только охотнику шайтан не дает покою, гонит его ночью через степь в Каратай. — И, замолчав на короткое время, как будто сожалея, что беспокойный шайтан на ночь глядя вытолкал его из родной кибитки и погнал в степь к горам, Сеит-Косын затягивает долгую песню, состоящую только из одного слова. «Ка-ра-тай…» — монотонно тянет он звучным голосом. «Каратай», — продолжает он, меняя интонацию.

Я молчу, улыбаюсь, но в душе не согласен с ним, не верю его словам, зная, что без степных охот, без неожиданных ночных выездов жизнь Сеит-Косына потеряла бы прелесть. В эту ночь мне не хочется спать и я готов без конца ехать вперед, слышать, как отбивают дробь копыта, как побрякивают медные бляхи уздечек, как поет Сеит-Косын. В эту ночь мне не хочется отрывать глаз от прозрачной дали с неясными очертаниями гор на горизонте, от звездного неба, от стройного старика-всадника в белом халате, стянутого в талии широким поясом, за спиной у которого, как влитая, висит винтовка.

«Чудная ночь, — думаю я, — прекрасна жизнь… особенно жизнь такого беспокойного человека, которому шайтан и ночью не дает покоя».

Северо-западные отроги хребта Каратау, где помещаете колодец Дайрабай-Кудук, — неширокая и низкая горная цепь. Образуя несколько параллельных хребтов, разделенных пологими долинами, Каратау приобретает здесь характер возвышенной степи и вклинивается в полупустынную местность Бикесары. Жестокие северо-восточные ветры хозяйничают в Бикесары и в пустынных отрогах Каратау зимой и в ранневесеннее время. Неделями иной раз бушует ветер, свистит в камнях, сложенных здесь и там в кучи скотоводами для ориентировки, жалобно завывает в ущельях. И тогда, гонимые холодным ветром, антилопы-сайги, зайцы и многие птицы спешат укрыться у подножия западного склона отрогов.

По-видимому, прячась от весенне-зимнего ветра, вдоль западного склона пустынных гор в изобилии гнездятся филины. Вот в крутом склоне, заваленном крупными каменными обломками и плитами черного известняка, темнеет отверстие. Это просторная низкая пещера. Напряженно сжав в руках ружье, я осторожно переступаю с камня на камень, осматриваю скалки, выбоины. Вот и свободный вход в пещеру. Я заглядываю внутрь ее, исследую глазами каждую четверть, но что за странность — и там нет желанной птицы. Тогда я кладу на камни ружье и, опустившись на колени, только хочу проникнуть внутрь, как слышу неясный шорох — взлет птицы. Обернувшись, я вижу лишь второго филина. Он вырывается среди камней ниже меня и, взмыв вверх, в ту же секунду исчезает за каменным выступом.

— Обманул, — хохочет внизу Сеит-Косын над моей неудачей.

Свод пещеры настолько низок, что позволяет передвигаться только на четвереньках. Но бесчисленные иглы съеденных филином ежей и мелкие острые косточки песчанок и мышей, покрывающих пол, впиваясь в колени и ладони рук, затрудняют передвижение. Расчистив небольшое пространство, я удобно усаживаюсь в пещере, тщательно исследую остатки съеденных животных. Хорошо заметные скопления однородных костей, шкурок и шерсти позволяют предполагать, что филины питаются в различные годы не одной и той же пищей.

Вот, например, толстый слой игл, черепов и шерсти ежа. Видимо, все лето филин ловил этих животных, выедая мясо и оставляя колючую шкурку или заглатывая куски зверька вместе с иглами. А вот скопление шерсти и костей грызунов, а среди них остатки бесчисленных полевок, песчанок, тушканчиков, изредка и зайцев. Огромна численность грызунов-вредителей, уничтоженных одной парой, вернее семьей, поселившихся здесь филинов. Впрочем, на пустынной территории предгорий никто не занимается земледелием, и грызуны не приносят значительного вреда человеку; нежелательны они здесь, пожалуй, как хранители и передатчики инфекционных заболеваний.

Так, в исследовании пещер и каменных нагромождений, в безуспешной охоте за осторожным филином, после бессонной ночи, проходит интересный, но утомительный день.

У затухающего костра, растянувшись на кусках кошмы и подложив под головы седла, мы с Сеит-Косыном лениво перебрасываемся перед сном короткими фразами. В небе мерцают звезды, пахнет тлеющим кизяком и полынью, в балке кричит филин, а за ближайшим хребтом ему глухо вторит другой.