По стене протянулась густая темная тень — что-то горбатое, жуткое, не имеющее отношения к человеку. Ведьма уровня Хиат.

Ужас, накативший на меня ледяной волной, был таким, что я едва не потеряла сознание. Не знаю, как я удержалась. Не знаю.

— Я понял, — ответил Ульрих с прежним спокойствием. — Я все понял, Инга. Мы договорились.

Я выпустила руки куратора, сползла с него и скатилась с кровати на пол. Больше всего мне хотелось сейчас забиться под эту кровать, закрыть голову и никогда оттуда не выбираться. Спрятаться, скрыться — как бешеное животное, которое забивается во тьму, прячась от людей и зная, что скоро бросится на них.

Во мне сейчас плескалось безумие, и я боялась, что не смогу удержать его. Еще немного — и я потеряла бы себя и никогда не смогла бы вернуть. Я стала бы тем изувеченным несчастным существом, которому место лишь в закрытой палате психиатрической клиники.

Для меня все закончилось бы и никогда не воскресло.

Кажется, я заскулила от страха. Сунула в рот кончики пальцев, прикусила. Надо опомниться, Господи, надо опомниться и не сойти с ума, я же смогу, я справлюсь, я по-прежнему Инга Рихтер, а не горбатое чудовище…

— Инга! Ох ты ж дьявольщина… Ну ничего, ничего, это бывает. Сейчас, потерпи.

Ульрих выволок меня из-под кровати, привалил к стене, как мешок тряпья или манекен. Не осознавая до конца, что делаю, я протянула ему вторую руку.

— Печать, — прошептала я. — Ульрих, ставь вторую печать. Третью, десятую… Удержи меня.

Он понимающе кивнул, и я разрыдалась. Реальность ускользала прочь, стены вырастали до неба и рассыпались каменной крошкой, я больше не была собой, я…

Кругом был лес. Темный, не знавший света, наполненный шагами и голосами тех, кто умер до появления людей. Я шла по узкой тропинке в самое сердце мрака, красная ткань плаща тянулась по земле, и затхлый воздух застревал в легких. Белые тени волков мелькали за стволами. Когда-то так шла и Кира — во тьму, в надежде, что после нее будет свет.

— Еще немного, — услышала я голос Ульриха. — Сейчас сработает. Просто потерпи еще чуть-чуть.

Правую ладонь обожгло, и лес наполнился волчьим воем.

— Ничего, скоро все будет в порядке. Надо просто немножко потерпеть.

Лицо женщины, которая склонилась надо мной, казалось смутно знакомым, хотя я была уверена, что мы никогда не встречались. Около пятидесяти, очень красивая и очень ухоженная, она была похожа на актрису. Снималась бы в каком-нибудь триллере о безумных ученых и сверхсекретных базах.

— Потерплю, — ответила я. Посмотрела по сторонам и обнаружила, что сижу в кресле-каталке, а от правой руки тянется трубка капельницы. Женщина отошла, села за такой же стол, какой был в кабинете Готтлиба, и принялась быстро-быстро вносить данные в ноутбук.

За окном сгустилась темень. Надо же, целый день прошел. Я вдруг поняла, что Виланд так и не появился. Мы расстались с ним возле стойки регистрации, и он будто бы окончательно остался в прошлом.

Жив ли он? Что с ним делают? Или все в порядке, он наконец-то с сестрой, и теперь ему просто все равно, что со мной происходит? Я уже не тот инструмент, который ему нужен…

Незнакомка посмотрела куда-то за меня и добавила уже без малейшего следа вежливости в голосе:

— Ты тоже хорош, Ульрих. Четыре печати! Кто это выдержит?

«Четыре печати», — повторила я. Да, неудивительно, что теперь приходится сидеть с капельницей. Помнится, после первой я несколько дней провалялась пластом. Зато голова теперь была свежей и ясной — я всмотрелась в себя и обнаружила лишь чистый разум, без малейшей примеси безумия.

— Так было нужно, Эвга, — услышала я голос своего куратора — усталый и какой-то надтреснутый. И это тоже неудивительно: постановка печатей отнимает силы и у инквизиторов.

Особенно, если пытаешься обуздать ведьму уровня Хиат. И у тебя это все-таки получается.

— Я сама попросила его, — ответила я и тотчас же осеклась. Эвга? Эвга Виланд?

Так вот почему она кажется мне знакомой! Я вижу в ее лице черты Арна и Киры. Мать Арна, та самая ведьма… я с трудом смогла сохранить невозмутимый вид.

Женщина прикрыла глаза, улыбнулась и кивнула, словно прочитала мои мысли.

— Вы могли умереть, доктор Рихтер, — сказала она. — Вас спасло чудо.

— Я могла потерять разум, — медленно проговорила я. — Это пугает меня намного сильнее смерти.

Эвга улыбнулась. Вынула из кармана маленькое стекло на металлической ручке, похожее на увеличительное, посмотрела на меня сквозь него и одобрительно кивнула.

— Конечно, — сказала она. — Вы по долгу профессии понимаете, чем это чревато. И я очень вам благодарна за то, что вы пытались помочь Кире. Это было именно то, что нужно.

Я не увидела, но почувствовала, как напрягся Ульрих. Обернулась к нему — он стоял у стены, сохранял спокойный и независимый вид, словно ничего не случилось.

Я вспомнила свое желание укусить его за щеку и поежилась. Насколько же близко Готтлиб подвел меня к тому краю, за которым уже не было ничего — ни возврата, ни надежды.

Эвга была права — мое возвращение действительно оказалось чудом.

— Я сказала Арну, что вы оставили их потому, что спасали, — сказала я, пристально глядя в лицо Эвге. Что чувствовала эта женщина, когда была вынуждена практически сбежать из дома и устоявшейся жизни? Каково ей было вспоминать о покинутых сыне и дочери?

И каково ей было видеть, как ее ребенок постепенно превращается в Выродка Арна, гонителя и чудовище? А ведь Готтлиб наверняка держал Эвгу в курсе биографии детей. И она знала и об отношении Арна к ведьмам, и о Большой охоте…

Лицо Эвги дрогнуло, словно я зацепила что-то очень важное в самой глубине ее души. Она убрала руки с клавиатуры и какое-то время сидела молча, будто пыталась понять, стоит ли мне доверять.

— Откуда вы знаете, доктор Рихтер? — спросила она. Я пожала плечами. Ульрих отступил от стены и осторожно отсоединил капельницу.

Он косился на меня с опаской, и мне это понравилось. Хотя с таким количеством печатей я все равно ничего не смогла бы сделать.

— Я ведьма, — ответила я. — А ни одна ведьма не бросит своих детей просто ради гулек. Дети для нас в каком-то смысле сверхценность, вопрос выживания. А вы — бросили. Значит, вас заставило это сделать нечто очень важное.

Эвга бросила взгляд в сторону Ульриха. Усмехнулась.

— Дедрик сказал, что если я не присоединюсь к «Имаго», то он убьет Арна и Киру, — с горечью призналась она. — Я была куколкой… вы знаете, что это такое?

Я кивнула.

— Куколка была сверхценностью для проекта, — продолжала Эвга. — И я решила не проверять, насколько Дедрик серьезен.

— Более чем, — заметила я. — Я убедилась, что он слов на ветер не бросает. Вы уже видели Арна?

На какое-то мгновение лицо Эвги сделалось темным и безжизненным, и я поняла, что она боится. Ей было страшно встретиться с тем мальчиком, которого она оставила вечером в детской, страшно увидеть, каким он стал — и понимать, что во всем этом есть ее вина.

— Вы ни в чем не виноваты, Эвга, — искренне сказала я. — Вас вынудили так поступить и не оставили выбора.

Эвга понимающе кивнула и дотронулась до лица, словно пыталась закрыться от меня.

— Вы говорили с ним об этом, — произнесла она с полуутвердительной интонацией. Я кивнула.

— Он понял, почему так получилось, — ответила я. До прощения дело еще не дошло — прощение вообще сложная вещь, и оно не всегда случается прямо сразу. Но понимание — это огромный шаг к нему.

Кто-то открыл дверь в кабинет. Я обернулась: Арн вошел сюда так, словно его тянули за невидимые нити, и с каждым шагом они рвались, оставляя его один на один с прошлым и настоящим.

Лицо Эвги смялось, превратившись в маску отчаяния, боли и любви. По щеке прокатилась слеза. Арн подошел к столу и медленно-медленно опустился на пол и взял мать за руку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мне хотелось закрыться от них — так же, как Эвга минуту назад пробовала заслониться от меня. Но я продолжала смотреть.