Говоря об этом, я думала о совсем других вещах. О том, что если ты любишь человека, то бросишься за ним — с учетом того, что у Арна были ресурсы для поисков. Ульрих меня не искал потому, что никогда не любил. Так, влекло к ведьме, это часто бывает. Но Арн дал понять, что я для него не просто инструмент. Он все-таки смог увидеть во мне не вещь, а человека, которого можно полюбить.

— Знаешь, мне кажется, что я ошибалась, — выдохнула я. — Просто принимала желаемое за действительное. Это не было любовью. Влечение в экстремальных обстоятельствах, чтобы на что-то переключиться, и чтобы крыша не поехала — да. Но не любовь. Но ведь можно хотя бы сказать мне спасибо за все?

Брови Йохана дрогнули. Он смотрел так, словно искренне сочувствовал мне — не как врач, а как родственник или близкий друг. Йохан был хорошим врачом: я вдруг поняла, что мне сейчас действительно нужно сочувствие.

Его пациентам везет.

— Ты слишком долго была сильной, — произнес Йохан. Я кивнула.

— И это тоже. А сейчас я понимаю, как это называется. Обида, вот как.

Потом, уже в своей палате, я легла на кровать и, включив планшет, вспомнила детскую поговорку о том, что на обиженных воду возят. Да, отвергнутая, забытая и недооцененная. Да, бывшая ведьма, которая просто делала свою работу. Надо будет, кстати, проверить свой счет — пришла ли мне оплата от Арна за мои труды?

Я вышла в сеть, выбрала комедию. Два попаданца из нашего времени в эпоху короля Герхарда, урка и профессор. Лучше следить за их похождениями, чем думать о том, что мне больно.

Я смотрела фильм ровно четыре минуты: в дверь постучали, и в палату заглянула медсестра. Вид у нее был одновременно удивленный и встревоженный.

— Доктор Рихтер, к вам посетитель.

Я выронила планшет из рук. Выбежала в коридор, бросилась в комнату для посетителей так, словно вдруг стала школьницей, которая неслась к своей первой любви. Лицо вспыхнуло румянцем, сердце колотилось так, что было больно дышать.

Арн? Он пришел? Он все-таки нашел меня? Или это кто-то из бывших пациентов, или генерал Хайнс, или, Господи помилуй, господин Майнцманн пришел приглашать обратно на работу? А я-то несусь, как дура, сердце чуть не выпрыгивает…

Я остановилась. Провела ладонью по волосам, несколько минут стояла и выравнивала дыхание. Надо было выглядеть спокойной и уверенной. Надо было делать вид, что у меня все хорошо — конечно, насколько это может быть хорошо в санаториуме.

Я толкнула дверь. Вошла.

И меня сразу же смяло и смело — я и понятия не имела, что обнимать могут настолько крепко. Какое-то время я не чувствовала ничего, кроме знакомых рук и незнакомого запаха: Арн сменил свой прежний терпкий и чуть горьковатый одеколон на мягкий, почти неуловимый аромат.

Или он так пах потому, что перестал быть инквизитором?

— Инга… Боже мой, Инга, ты жива… — выдохнул он куда-то в мои волосы. Я не сразу поняла, что плачу — реву, как школьница, и эти слезы вымывают из меня обиду, боль и тоску.

Арн отстранил меня, провел ладонями по щекам, стирая мои слезы. Господи, я бы все отдала за то, чтобы просто стоять с ним вот так, чувствуя мокрыми щеками его ладони. Он смотрел с такой горечью и любовью, что на мгновение мне стало страшно — не знаю, почему.

— Арн, — только и смогла выдохнуть я. Он снова обнял меня и едва слышно произнес:

— Я думал, что они тебя убили.

Потом я, конечно, перестала плакать — мы сели на диванчик, и Арн взял меня за руки так, словно никак не мог поверить в то, что я жива, и не собирался отпускать.

— Ты не представляешь, что творилось, — сказал он. Его голос постепенно обретал прежнюю уверенную твердость. Я смотрела на Арна и не могла отвести взгляд. — Множество бывших ведьм в больницах — низкие уровни легко справились с переходом, а те, кто повыше, нет. Я искал тебя и не находил.

Он запрокинул голову и закрыл глаза ладонью: я чувствовала, какая тяжесть сейчас наполняет его, и не могла вымолвить ни слова.

Мы нашли друг друга. Теперь все будет иначе. Теперь все будет правильно.

— Потом Хаммон вывел меня на твоего генерала Хайнса, — продолжал Арн. — И он сказал, что тебя, возможно, устранили физически. Потом Кира родила.

— Мальчик? — улыбнулась я. Арн тоже улыбнулся, словно вспомнил лицо ребенка, его ласковый, пока еще неосмысленный взгляд, крошечные пальцы.

— Мальчик, — ответил Арн. — Ингольф Виланд. Кира так захотела, в память о тебе. Мне сегодня позвонил бывший коллега, Курт Вейнер. Он сейчас тут лечится. Сказал, что видел в санаториуме женщину, похожую на тебя. Я ведь ориентировки выкладывал, он увидел одну, прежде чем сюда поехал…

Значит, моего безымянного знакомого звали Куртом. Я в очередной раз подумала о том, что случайные встречи никогда не бывают действительно случайными. Все происходит с нами не просто так.

— Мы живы, Арн, — сказала я. Тепло, которое сейчас выжигало всю боль в моей душе, становилось все сильнее, расплывалось по телу.

Наконец-то мы вернулись друг к другу. Я никак не могла до конца поверить в это. Но Арн держал меня за руку, и я невероятно отчетливо понимала: у нас обоих начинается по-настоящему новая жизнь. Именно сейчас, в эту минуту.

— Да, — кивнул он. — Мы живы. Помнишь, я говорил тебе в «Имаго», что когда все это кончится, мы поедем на море?

Я помнила. Конечно, я об этом помнила.

— Я повторяю свое предложение, — сказал Арн. Он решительно вздохнул, поднялся с дивана и вдруг встал на одно колено и снова завладел моими руками. — Инга, давай поедем на море в свадебное путешествие. Ты выйдешь за меня замуж?

А затем, конечно, случилась небольшая буря — такая, что я снова расплакалась, Арн снова обнял меня, и я, уткнувшись лбом в его плечо, могла лишь несколько раз повторить «Да».

В ту минуту я точно знала, что будет потом.

Будет наша долгая жизнь. Будут дети — теперь я не сомневалась, что они все-таки будут — и дом на солнечном южном побережье. Будет мир без вражды и боли — тот самый мир, который создали мы сами. Тот, который мы заслужили.

Ведь счастливый конец должен быть не только в сказках.