– Небо, крылатая птица, унеси меня далеко, будь орлом, мне нужна новая жизнь, только ты способно изменить ее, поместить меня в космос, в иное существование, или сбросить меня в Африке, положить меня в ней, оставить на пропитание львам и гиенам, превратить меня в мясо, ведь мы то, как нас видят, я устал быть среди людей, среди вишенок, тортов, яблок, груш, абрикосов, мои ноги нуждаются в футболе, а глаза в январе.

В дверь позвонили. Ван Гог отворил.

– Только сегодня в магазине Добро вы сможете приобрести холодильник, телевизор, компьютер по вдвое завышенной цене, спешите, мы ждем вас видеть.

Парень отдал листовку и исчез. Дверь за ним затворилась. Винсент поспешил в пустоту, состоящую из него, из стола, из кровати и шкафа. Там он залез в интернет и читал сообщения. Сегодня родился Бобби Уинстон, который станет известным художником и прославится на весь мир. Он нарисует кружку пива, ветку жимолости, сушеную рыбу и скатерть. Все это будет потом, а сейчас он возник. Вес его составляет три килограмма и сорок три грамма. Мать обнимает его и насыщает грудью. Люди не думают о будущем, потому рожают детей. Винсент взял телефон и позвонил в поликлинику.

– Хочу к патологоанатому записаться. На пятнадцать часов, во вторник. Хорошо, я приду.

– Приходите, мы ждем.

Бросил на кресло трубку.

– Не пойду. Надоело. Не поможет он мне. Ну опять назначит таблетки. Надоело. Нет слов.

Закурил сигарету, поплыл. В голове закружились странные образы.

– Прекрати, скоро придет время, не надо взмахивать руками в воде, не надо писать картины, расслабься, время наведет порядок повсюду, все станет своим и привычным. Только смертное является нам родным. А то время ушло, камни, воды и люди перестали умирать. Это запрещено. Смерть должна звучать изо всех динамиков, уши должны разрываться от них, разлетаться на части, на фрагменты, куски.

– Оплачивайте за проезд.

– Я не слышу вас, я слушаю смерть. Я впитываю ее в себя. Я должен напиться ею. Скачать ее всю в себя. Чтобы меня разорвало от нее, а люди вышли на площади и ловили ее губами. Чтобы каждому досталась ее частица. А особенно детям. Они должны быть счастливы, пихать за щеку смерть, обсасывать ее и облизывать.

– Мама, хочу еще.

– На, дорогой, возьми мою смерть.

– Я не буду, сыта.

– Тебе еще расти и расти, она для тебя важней.

Винсент закурил еще.

– Я держу кисть, как лев в пасти жертву. Ватикан, вот мой путь. Самое маленькое государство тяжелее всех остальных. Больше них и сильней. Вот и солнце взошло над тучами, похожими на рассказы Бунина о любви. Надо обязательно сводить детей на каток, потому что их нет. Это ужасно, но правда. Человека путают с мясом хищники по причине того, что он мясо. Но если бы он был душой, тигры и львы съедали бы и ее. Огромную окровавленную душу рвали бы на куски. Она бы текла с клыков. Какие огромные витамины поступают в мой мозг, они просто не вмещаются в голове. Хочется взять витамин и запихать его ногой в организм.

Поехал на улицу Моховую.

– Женщина, вы выходите?

– Выхожу.

– Не выходите.

– Зря вы так.

– Я не думаю.

Трамвай укатил вперед. Винсент шел, разглядывая прохожих. Они кутались в воздух. Головы людей носил ветер. Они катались по мостовой. Винсента заинтересовала вывеска киноподземелье, но он прошел мимо. Так он делал всегда. Настроение было приподнятым. Он получил письмо от столицы. В нем говорилось, что его картина Звездная ночь победила в конкурсе. Предлагалось поехать. Поезд через неделю. Тут он почувствовал нечто вроде тошноты. Что-то подступило к горлу. Он открыл рот и из него начали вылетать воробьи. За воробьями – голуби, за голубями – вороны. Они начали кружиться вокруг него. Поднялся смерч. Он перенес его через город. Винсент зажмурил глаза. Открыл он их снова в своей квартире. Звонил будильник, поставленный на двенадцать. Винсент встал, как рушится здание. Помылся и покурил. Сел рисовать портрет. Награждая щедрыми мазками картину.

– Значит, про конкурс приснилось.

Прошелся по комнате. Билет лежал на столе. Он написал Эми, та не ответила.

– И не ответит, зачем ей я, зачем ей провинция, если она в Ньюпорте, а жаль, могли бы выйти значения, могли бы увидеться, я бы нарисовал ей портрет, теплые расстояния, а здесь Урал и Сибирь, всегда что-то не то, холодные реки и небеса, закаты в восемь часов утра, но не имеет значения, если Иван Андреевич Крылов идет по моим следам, лижет их и целует, гладит их языком, потому что я не написал своей главной картины, центральной и основной. Когда я ее нарисую, то стану неуязвим. Мне не будут страшны старость, болезнь, убийца, зверь, нищета, дурдом.

Винсент перестал ходить по квартире, поставил чай на огонь. В дверь поступил звонок. Он распахнул ее. Никого. Ничего. Только грохот там, наверху, где разворачиваются радио, телевидение и интернет.

– Невозможно дышать, говорить, писать, слышать, чувствовать, видеть.

Он схватился за голову, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Что я здесь делаю, надо бросать все, садиться на поезд, на самолет, спешить и нестись отсюда, оставить за собой провинцию, потому что она мелкое воровство, мелкое деторождение, мелкие берега, мелкие деньги. Только небо огромно, из-за которого все мало.

Так прошла неделя, между рисованией и безумием, когда он зашел в вагон, положил чемодан в рундук и поехал. То есть стоял на месте, пока двигались и исчезали из виду поля, дома и деревья. Через десять часов начались железные заводы, много путей, много машин, много людей. Это была столица. Когда поезд встал, Винсент вышел на улицу, вдохнул закатное солнце, зашагал и спустился в метро, на Полицейской вышел, купил пачку сигарет, зашагал к хостелу. Позвонил организатору. Уточнил время и место для награждения, дошел до пятиэтажного дома, поднялся на лифте, зашел в дверь, предъявил паспорт. Заселился. Пошел гулять. Глядел на лица людей, которые, поступая в его глаза и мозг, проходили обжарку и становились съедобными.

– Я каннибал, мне стыдно, греховно и совестно. Но в моей голове костер. Пламя, ждущее мясо. Ничего не поделать.

Винсент знал, что многие привычки люди унаследовали от зверей.

– Тяжело в этом царстве, где лев убивает львят. А ведь ничего от бога, точнее все от него.

Перед Винсентом открылась площадь и толпа. Люди стояли на коленях. Во весь голос они прославляли еду. Одежду, зарплату, выпивку. Осанна летела ввысь и падала камнем с неба. Гробами, горами, глыбами. Винсент перешел людей, пошел по дороге, углубившись в сквер. Там пили пиво готы, скины и эмо. Будто не было вражды между ними. Будто солнце это не лимон, апельсин, грейпфрут. Винсент шел, думая, что его ноги – это ножницы, которыми он нарезает воздух, разбрасывая его. Он миновал двух девушек. Девушка-соус и девушка-кетчуп прошли мимо него, смеясь и болтая. Через час он вернулся, раскрыл чемодан, достал книгу. Начал читать Бодлера. Ночного поэта, перешедшего вброд реку, полную крокодилов. Вышедшего ко львам.

– Я не знаю, зачем я читаю этого человека, эту операцию, которую он над собой совершил, извлек из себя сердце и мозг и поместил их в книгу. Он обманул природу. Выпотрошил себя ради цветов добра. Если учесть одно. Природа учит тому, что жизнь ничего не стоит. У человека из природы торчит только голова. Человек должен вытащить себя из нее за косичку. В этом весь смысл Мюнхгаузена.

Винсент отложил в сторону книгу. Подумал о пиве, о рыбе, о вишне, цветущей в мороз. Более ни о чем. Только об этих пунктах.

– Завтра вручат награду. Надо надеть костюм. Натереть щеки луком. Смазать ботинки жиром.

Утром он шел к зданию, указанному ему. Надо ли будет выступать с трибуны или нет, буду ли волноваться, сколько дадут мне денег.

Он толкнул дверь и вошел, никого в комнате не было, стояла пустота, ничего не было, только на стене висела картина. Винсент приблизился к ней. Она висела спиной. Перевернул ее. Работа Ивана Репина. Портрет Александра Третьего. Винсент хотел позвонить, узнать, что за шутка, но не стал.