Старуха, крестясь, поднялась. Ее место тут же занял пакет с мясом. Винсент был доволен.

– А там еще сухожилия, – сказал он старухе, – так что вы правильно сделали.

– Я не знаю, не ведаю. Пусть сидит, если что.

– Мясо устало очень. Пусть тогда отдохнет.

Так прошел этот день.

– Завтра идти на улицы. Рисовать лица, автомобили, деревья, супермаркеты и дома. Один рисунок составит корзина, в которой колбаса, пиво, хлеб, сосиски, чипсы, сухарики, рыба, часы, телефон, фисташки, масло, лампочка, кока-кола, туалетная бумага, мечты, сознание, гордость. На остальных полотнах я разверну ничего. Огромное, толстое, с пузом.

Ван Гог дождался, пока высохнет краска, позвонил брату Тео. Сказал:

– Я тебе звоню, мне нужны деньги, на жизнь и на проституток, пожалуйста, брат, пойми.

– Идет, хорошо, пришлю.

Винсент залез на сайт проституток, выбрал одну. Понравилась. Вбил в поисковик ее телефон. Вылезли различные фотографии.

– Не она, хоть и жаль. Ничего не поделать. Экономия денег.

Наверху работала дрель. Внизу стучал молоток. Винсент находился между.

– Это делают дырки в моей голове и в череп вбивают гвозди. Дожди просто обязаны идти не водой, а гвоздями. Так честней и логичней. Сильно должны стучать, пробивать и входить.

Он лежал на кровати, размышляя над своею судьбой.

– Да, тяжело пришлось, но все мои картины – это автобиография, разбитая на холсты, или главы. Но были же хорошие времена, не только рыжий дурак, идущий рисовать по жаре. Не только навстречу зною. Не только выброшенные на улицу стол, кровать, унитаз. Я не остановлюсь. Мой путь – к центру земли. Центр – мое призвание. Я слово, произнесенное вслух, но так тихо, что его услышали все. Я буду пить этот воздух, пока он не кончится. За воздухом будут ходить ко мне люди. Я буду выдыхать его им. В бурдюки и шары. Очередь будет опоясывать землю. Десять раз, двадцать, тридцать.

Ночью он видел сон. В классе сидели маленькие дети и его одноклассники, взрослые и большие. Винсент объявил себя главным.

– После меня – учитель.

Мальчик засомневался в том.

– Вы не главный, вы – гном.

Винсент вывел его из класса. Мальчик хамил, кричал. Все смеялись и радовались. Молодость, что сказать. Весело, бурно, сказочно. Внезапно все стихло. Класс замер и начал слушать.

– И это рак диктует нам условия, – пел маленький мальчик.

Сон закончился в десять тридцать. Винсент распахнул глаза. День обещался легкий. Тяжело встал, тяжело помылся, тяжело побрился. Все через не хочу.

– Надо купить масло и спички.

В супермаркете стояла тишина. Кинул в корзину чипсы. Возвращаясь из магазина, зацепил сумкой девушку. Девушка улыбнулась.

– Да вы же любите меня, просто боитесь признаться. У меня есть муж. Ни за что. Никогда. Вашей не буду женщиной.

Винсент, доставая сигарету из кармана, заметил белые пятна на ногтях.

– Будто бы облака. Но отсутствует солнце. Значит, должно взойти.

Мимо проходили люди.

– Они все не замечают меня по-особенному, не глядят и не видят, потому что они все знают, я великий художник, а величие как обвал, как тайфун, как землетрясение. Единственный выход – не видеть его, делать вид, что ничего не случилось, что это не они лишились квартиры, машины и жизни. Но в конце концов не это имеет значение, а то, что в моей голове, именно в ней будет решаться судьба всего мира. Задача распространить свою голову на всю планету, захватить ее, окружить. Брать силой, а не просить. Избавить себя от равнодушия, от отсутствия женщин, от сигарет и от прошлого.

Так думал Винсент. Он прошел пятьдесят шагов, которые отсчитал. Квартира. Достал ключи. Войдя, громко хлопнул дверью.

– Больно, вы что, за что.

Крикнула женщина сверху. С пятого этажа. Поставил суп на плиту. Сел на стул, закурил. Щелкнул в пространстве пальцами.

– У меня такие глаза, что если на них появится ячмень, то из него можно будет сварить тонны пива. Напоить всю страну. Это программа минимум.

Винсент налил суп в тарелку. Достал черный хлеб. Поел. Включил телевизор. Взошли тучи над городом. Пробились ростки и достигли зрелости. Пошел дождь, будто урожай. На экране танцевали женщины. Черные и коричневые. Телевизор работал, приходил домой, ужинал, пил пиво, ложился на диван, включал телевизор, потягивал пиво и засыпал. То же самое решил сделать Винсент. Он разделся и лег. Глаза закрылись, как закрывается магазин, чтобы не впускать в себя покупателей. Больше не продавать. Мысли текли в океан.

– Сердца животных высушены до предела, их разумы свиты, они не ведают бога, который их сотворил, а исповедуют Дарвина.

Винсент не сумел заснуть. Он взял смартфон и начал читать рассказ. Немного постели, печенья, гвоздик, изумрудов, печени. Такое прочел на сайте, где проза, стихи и пьесы. За окном прогремел Камаз. Винсент вспомнил самую жестокую поэзию в мире. Автора он забыл. Там было о поцелуях, о розах, о танках, о хокку, о шпагах и о любви. Рифмы не было, потому что одно ухо отрезали. Пальцы, держа станок. А оставшееся представляло собой воронку, в которую втекал мир. Весь, целиком, совсем. Яркий, горячий, жесткий.

– Вот полночь, забившаяся под кровать, вот лица, похожие на разрезанный ананас, вот кожа, в которую одета Австралия. Горький песок, сладкий ветер. Надо писать пером, потому что письмо есть полет.

Винсент подумал о собаке, о солнце, о наушниках, о весне. Сел на кровати, почесав правое плечо.

– Сегодня я нарисую сознание, то есть церковь в Овере. По памяти, воскрешу. Давно забытое место, где я был ему родным. А самоубийство сделать сложней, чем ребенка. Хоть оба процесса схожи. И в том, и в другом случае зарождается новая жизнь.

Курица бегала по двору, мычала и хрюкала, пока не попала в суп. Израиль задрал штанины и перешел через лужу. Чтоб не запачкать ног. Винсент застыл и сел. После чего улыбнулся, приподнял кепку и послал воздушный поцелуй.

– Великим не может считаться писатель, если у него нет ни слова про космос.

Так думал Винсент, глядя на ночь. Звезды разворачивались в его голове. Он придавал им скорость. Они вращались, словно колеса. За рулем сидел он.

– Если бы девушки не старели, на них можно было бы жениться. А так девушка – это секс на один раз. Мое сумасшествие, что это. Это: дождь, хлеб, шляпа, санки, зима, тюрьма, вешалка, интернет. Это: подайте на пропитание, сигареты не будет, завтрак почти готов, в восемь часов футбол, я богаче всех людей на земле, я никогда не умру и мой труп расклюют вороны.

Винсент замолчал, заметив, что говорит вслух. Он сидел в кресле, дымя бесконечной трубкой. Облака поднимались к люстре. Прятали белый свет. Телевизор показывал мир животных, где сильному нет пощады, Винсент смотрел на него и курил. Запах табака пробуждал в нем хищника. Он хотел мяса.

– Мои руки по локоть в закате. Моя кисть танцует лезгинку. Бумага – ее танцпол. Говорят, что я рисую поля, крестьян и деревья. Неправда. Я всегда рисовал львов, тигров, гиен. А сейчас я изображу Россию, мужика, который распахал ее плугом, не пощадив ни полевку, ни дуба, ни избы, ни читальни, ни Кремля, ни банка, ни Бентли. Я нарисую планету, а потом скомкаю картину и выкину. Так поступлю с землей. Не пощажу никого. Ни трактора, ни медведя, ни дерева, ни клуба, ни шопинг-центра. Ни гроба Сталина, ни девочки с шаром, ни киоска с газетами, ни лодки с закатным солнцем, ни дома-музея Пришвина.

Винсент раскрыл книгу. Начал читать Жизнь Клима Самгина. Про бизнесмена, который имел хороший доход, жену, дочь, любовницу, встречи с друзьями, дорогие виски, сигареты, походы в бильярд, клуб, кафе, ресторан и боулинг. Но больше всего ему нравились походы в самоубийство. Долгими осенними вечерами, когда хочется тепла и уюта, потому что спадает дождь. Там он зависал часами, медленно сидел в кресле, потягивал пиво, курил сигарету, листал газету и смотрел в камин. Суицид обволакивал его. Погружал в память и сон. Он еле выбирался из него, выходил на улицу, заводил шестисотый и уезжал домой. Чтобы согреть ладони между бедрами сонной жены. Винсент читал дальше. Про чемпионат России среди литературных журналов. Про первые и вторые места. Про лидерство Октября. В котором родился Ленин. Произвел революцию, выступил с горы Арарат, обмотал себя туалетной бумагой, став похожим на мумию, поджег ее и вознесся.