Патрулем – называлась служба королевской государственной безопасности и имела широкие полномочия. Связываться с ней, а особенно с ее главой – герцогом Раона было себе дороже. Гербом Патруля был ключ, означавший, что служба королевской безопасности найдет отмычку для любого замочка. То есть найдет решение к любой задаче. Этот ключик красовался на перстнях всех сотрудников Патруля. Гинденбурга и Павла в том числе. Как любой житель королевства, мальчишка-газетчик знал такие тонкости и потому намек быстро понял.

Откинувшись на сиденье и полуприкрыв глаза, Гинденбург до конца пути не произнес ни слова, наслаждаясь тишиной. Благо, что и юный граф наконец-то угомонился. Агат задремал на плече оперативника, пустив слюнку ему на воротник. Павел Саул мужественно все терпел, искренне расстраиваясь за друга. Конечно, вечеринок в их юности было много, но до такого, чтобы пользоваться служебным положением, вытаскивая друга из кутузки, они докатились впервые. В чем-то Павел винил и себя. Не доглядел, не удержал, не подал руку помощи в нужный момент.

Чуть повернувшись, Павел положил голову Агата себе на колени, как заботливая мать с маленьким ребенком. Гладить по волосам не стал, потому, что они были грязные и вонючие.

Особняк рода Кристинов располагался на Грановитой улице, одной из самой престижных в столице. Здесь селились исключительно элита столичного общества или сдавались квартиры для приезжих, как своих, так и иностранцев с немалым достатком. Место это было спокойное и благоустроенное больше других, так как абы какой сброд сюда не допускался. Многочисленные каштаны, вдоль всей улицы добавляли спокойствия и умиротворения, а фланирующие вместе с почтенными прохожими жандармы, уверенности в безопасности.

Экипаж Патруля остановился у ворот чугунной витой ограды, за которой виднелся двухэтажный белый особняк с высокой черепичной крышей и большими витражными окнами на первом этаже. Первыми из кареты выбрались патрульщики, следом за ними, как куль, вывалился его светлость. Павел успел подхватить друга на руки и тот буквально повис на нем. За дорогу Агата успело растрясти, и теперь он на ногах держался еще хуже, чем, когда садился в экипаж. Хорошо еще, что молодой граф успел проблеваться в участке жандармерии, иначе угваздал бы и экипаж, и Гинденбурга с Саулом.

Пашка взял друга за грудки, за жилетку и встряхнул хорошенько, стараясь привести в чувство без применения жестких мер – оплеух или чего-то подобного. Совсем не хотелось бить друга, тем более по лицу. Он попытался поставить Агата ровно, но ровно не выходило. Получалось весьма криво. В алфавите еще такую букву не придумали, на которую в тот момент походил пьяный отпрыск дома Кристинов.

Вздохнув обреченно, Павел подхватил друга под руки и поволок следом за Гинденбургом, который уже распахнул калитку в воротах и теперь шагал по гравийной дорожке к особняку. Дежуривший у ворот сторож знал в лицо обоих сотрудников Патруля, не раз бывавших в этом доме, и от того даже не подумал задерживать их. Тем более с пьяным молодым хозяином под мышкой.

Пройдя между кустов, аккуратно подстриженных, в виде шаров, патрульщики и сопровождаемый ими молодой хозяин дома остановились перед дверями, и Гинденбург дернул сонетку. Где-то в глубине дома раздался приятный звон колокольчика, разбудивший Агата.

Продрав глаза, он огляделся по сторонам мутным взором и, узнав родные стены, просиял лицом. Отпихнув от себя Пашку, он сделал широкий жест рукой.

– Это чего еще вы придумали? – искренне удивился хозяин дома. – Зачем звонить… ик… Зачем звонить, если я тута. Не-е, звонить не нужно, нужно просто смело входить.

Раскланявшись как базарный паяц, Агат потянулся было к бронзовой начищенной до блеска ручке двери. Гинденбург повернулся к своему молодому коллеге и, молча, кивнул. Как всегда, Павел понял своего начальника с полувзгляда. Схватив друга за шкирку, он, без каких-либо церемоний окунул его головой в небольшой птичий фонтанчик, стоявший сбоку от двери.

Помотав головой, Агат отфыркнул воду, стекавшую с его морды и, на мгновение, задумался.

– Еще, – попросил юный граф Кристин.

Пашка не посмел отказать другу в столь малой просьбе и макнул его в мраморную чашу еще раз. Именно в этот момент двери дома Кристинов распахнулись, и на пороге появился мажордом, одетый в богатую вышитую золотом ливрею, но при этом босой. Ко всему прочему это был гном. Его пышные рыжие бакенбарды, нос картошкой и не высокий рост, четко давали это понять.

Увидев гостей, он со знанием дела, поклонился и деликатно поинтересовался, чего господа желают. В ответ, без особых разговоров и расшаркиваний, Пашка, по кивку начальника, продемонстрировал можардому молодого господина.

– А-а, Сапожник, привет, – осклабился Агат, с морды которого стекала вода. – А вот и я. Соскучился?

Босой Сапожник служил в этом доме уже порядка десяти лет и от того все понял с полуслова. Распахнув пошире дверь, он отстранился, позволяя господам протащить молодого хозяина в дом, после чего с грустным вздохом закрыл дверь.

Раздеваться Агат начал еще в холле. Отстранив от себя поддерживавшего его друга, он расстегнул и скинул с плеч жилет прямо на пол. Подошла деревянная лакированная вешалка на длинной ножке – шуточка Малька, родного брата Агата. Нагнувшись, она безмолвно подцепила брошенную хозяином одежду и деловито удалилась в свой угол. Следом за жилеткой в разные стороны полетели башмаки. Их подобрал уже Босой Сапожник. Причем с таким пиететом, как если бы это были пуанты примы-балерины из королевского гранд-театра.

Агат расстегнул рубашку, но снимать ее не стал. Так, с голым пупом, он направился было к пышной лестнице на второй этаж, но Пашка догнал друга и, по приглашению мажордома, проводил налево в гостиную. Там молодого хозяина дома насильно усадили в кресло. Босой Сапожник сообщил господам, что известит хозяина дома и деловито удалился из зала.

Скорчив недовольную рожу, Агат попытался было встать с кресла, но Павел силой удержал его на месте. Встав за спинкой кресла, он надавил на плечи друга и не давал даже дернуться.

– Полегче, охотник, – возмутился юный граф. – Ты не на работе, а я не твой подопечный, не нужно меня прессовать.

– Поверь, друг, это я еще не прессую, – возразил молодой оперативник, наклонившись и шепнув в самое ухо Агату. – Ты еще не видел, как в нашей конторе прессовать умеют.

Скорчив очередную рожу, Агат проворчал, что-то не вразумительное. Скрестив руки на груди, он решил пока потерпеть произвол своего друга, закинув ноги на столик с графином и фужерами. Хрусталь в ответ лишь жалобно звякнул.

Гинденбург в их разговоре не участвовал. Заложив руки за спину, он прохаживался вдоль стены, разглядывая висевшие на ней фамильные портреты дома Кристинов. Как будто сроду не видел. Двести раз в этом доме бывал, каждую царапину на обоях, наверное, уже давно изучил.

Распахнув двери могучей рукой, в гостиную стремительно вошел камергер королевского двора Александр Кристин, хозяин этого дома, а также отец этого пьяного недоразумения в кресле. Мужчина он был крупный телом и суровый лицом, как и все северяне, носил густые усы и такую же шевелюру, некогда рыжую, но уже кое-где побитую сединой. Окинув взглядом комнату, он подошел к подавшемуся навстречу Гинденбургу и первым делом поздоровался с ним. Павлу просто кивнул и тот деликатно качнул шляпой в ответ.

Агат же, при появлении отца, шустро убрал ноги со стола, запахнул рубаху на голой груди, вжался в кресло и вообще постарался казаться в размерах меньше, чем был на самом деле. Притих, как мышонок, опустив взгляд, и не издавал ни звука, пока отец разговаривал с гостями.

– Прошу прощения за вторжение, – казенным тоном произнес комиссар Патруля, виновато разведя руками, – но обстоятельства таковы, что нам пришлось явиться без предупреждения.

Александр Кристин кивнул, но промолчал, давая комиссару возможность изложить все детали дела.

– К нам поступила информация о безобразном происшествии, – продолжал Гинденбург, – драка с гостями столицы в одном из уважаемых салонов города. Среди прочих фигурантов значился и молодой граф Кристин. Я счел правильным вытащить его из кутузки, так же изъял протокол, а дальше, господин камергер, вы со своим отпрыском разберетесь сами.