Оглядевшись по сторонам, седой подался на встречу, поднявшемуся с места сержанту, молодой почтительно остался в дверях.

– Чем могу быть полезен, господа? – одернув китель и поправив шлемофон, обратился жандарм к посетителям. – Сержант Каори, – по форме представился он. – С кем имею честь?

– Старший комиссар Патруля Гинденбург и мой помощник, – седой обернулся в сторону молодого, – оперуполномоченный Саул. – В довершение своих слов, он продемонстрировал перстень на среднем пальце правой руки.

Услышав такие высокие звания, и сержант, и капрал вытянулись в струнку, незамедлительно взяв под козырек.

– Чем обязаны? – уточнил сержант.

– Не обретается ли в вашем участке некая персона под именем Агат Кристин? – деликатно поинтересовался Гинденбург, окидывая внимательным взглядом все три камеры участка.

При появлении Патруля уголовнички притихли и старались даже не шуршать, как мыши в подполе. Это тебе не какие-нибудь городские легавые. Это были легавые совсем другого сорта. Из тех, что, вцепившись в глотку, уже не выпускали свою добычу. Никто из присутствующих не желал становиться этой самой добычей.

– Отчего не обретается, – крякнул сержант, лишний раз, одернув мундир, – очень даже обретается.

– Даже так? – усмехнулся Гинденбург, вскинув одну бровь.

– Так точно. Напаскудили их светлость. Учинили безобразную драку с иностранцами прямо в центре города, в салоне «Игривый рассвет». С побитием посуды, зеркал, морд… прошу прощения, лиц и прочих безобразий. Теперь вот, сидят в камере. Изволят трезветь. Но, видимо, еще не до конца, потому как ведут себя непотребно. Сквернословят, грозят служителям закона, тем самым усугубляя свою вину.

Слушая сержанта, Гинденбург подошел к камере, в которой изволил трезветь граф Кристин и внимательно уставился на него. Агат вытаращился в ответ, поглазел немного и скорчил рожу.

– Что ж, все понятно, – констатировал Гинденбург. Налюбовавшись на пьяного дворяныша, он повернулся к сержанту и огорошил его своим решением. – Я забираю это чучело с собой.

– А как же… – растерялся сержант.

– А вот так же, – комиссар кивнул своему помощнику и тот подошел к камере Агата. – И протокол на него, кстати, тоже.

Спорить с комиссаром Патруля не имело никакого смысла. Безусловно, это было нарушением регламента, но если столичная жандармерия и начнет разбирательство по этому делу, то патрульщики все равно отбоярятся необходимостью государственной безопасности. С них как с гуся вода будет. А сержанту потом стопку отчетов писать в локоть высотой.

Не без сожаления взглянув на протокол – столько писал, сержант отдал его комиссару, а капрал по кивку своего начальника уже отпирал дверь камеры.

– Задержанный Кристин, выходите, – приказал он.

Встать с нар у Агата получилось не сразу. Капралу пришлось помочь ему, подняв за шкирку и передав с рук на руки, подошедшему оперативнику.

– Пашка, друг, – расплылся в пьяной улыбке все еще не протрезвевший юный граф. – Как я рад тебя видеть.

Расставив руки, он попытался обнять своего старого приятеля и сокурсника по колледжу, но из-за оторванного каблука, чучело этакое, споткнулся, о порог камеры и рухнул прямо на него.

– Ты специально ради меня пришел? – уточнил Агат, дыхнув перегаром, буквально повиснув на руках у друга.

– Я тоже очень тебя люблю, но обниматься будем позже. Не на людях, – ответил Пашка, отвернувшись и стараясь не дышать с Агатом одним воздухом.

– Я всегда знал, что на тебя можно положиться, – осклабился тот и попытался потрепать оперативника за щеку.

Пашка, молча, отстранил пятерню пьяного друга и повел к выходу, держа одновременно за шкирку и под локоть. Однако Агат не собирался просто так покидать участок, приютивший его на эти пару часов. У самых дверей, Агат обернулся и, отвязно осклабившись, гаркнул хрипловато:

– Счастливо оставаться, засранцы.

Его поддержали дружным свистом и улюлюканьем другие задержанные, кроме господ иностранцев. Те сидели, как воды в рот набравши и жалели, что у них нет таких же связей, как у этого хлюста. Не собираясь терпеть эти беспорядки, капрал вновь врезал дубинкой по решетке и прикрикнул на задержанных.

Не дожидаясь пока дружок еще чего-нибудь отчебучит, Пашка выволок его из участка буквально как куль с песком.

– Всего доброго, господа, – откланялся Гинденбург, отсалютовав жандармам своей тростью, – спокойного дежурства.

– Угу, как же будет тут спокойное дежурство, – проворчал сержант, когда за комиссаром закрылась дверь. – Ненавижу блатных.

Плюхнувшись на стул. Он раздраженно оттолкнул от себя чернильный прибор и стопку бумаги. Все настроение испортили.

На улице у дверей жандармерии, комиссара и его помощника терпеливо дожидался закрытый неброский экипаж с молчаливым кучером на облучке. Пара лошадей тоже с виду казались простенькими, неприметной мышастой масти. Поддерживая с обеих сторон, Гинденбург и Пашка подвели Агата к экипажу и под белы рученьки усадили внутрь…

Со второго раза. Его светлость с первого влезть не смог, вываливался наружу.

Наконец-то загрузив это мотовило, в карету, патрульщики забрались сами. Сообразительный кучер, без приказа, подхлестнул лошадей, и карета покатила по брусчатой мостовой улицы, плавно и незаметно вписавшись в общее уличное движение.

Экипаж мерно покачивался на рессорах, и Гинденбург прикрыл глаза, намереваясь подремать, пока доедут до места, но у господина графа оказались свои планы. Он не собирался сидеть тихо и смирно и всю дорогу приставал к своему другу – Павлу. Вспоминал, как славно они развлекались в былые времена учебы в колледже, в красках расписывая их приключения. К примеру, как выкрали чучело дракона из кабинета естествознания и подбросили его в учительскую. Или как напились и пошли в паскудный дом. Вот это праздник писюна был.

С Гинденбурга весь сон слетел. Сев ровно, он внимательно посмотрел сначала на Агата, потом на своего подчиненного, расположившихся, напротив. Он впервые слышал такие увлекательные подробности из жизни своего сотрудника, который до этого характеризовался со всех сторон только положительно. Бровь комиссара непроизвольно поползла вверх. Устроившись поудобнее, он, молча, и с нескрываемым вниманием продолжал слушать пьяный треп Агата. Когда ж еще такой случай представится получше узнать одного из лучших своих оперативников.

Все это безобразие Пашка, молча, терпел, то краснея, то бледнея и изредка поправляя локтем, валящегося на него от тряски Агата. Сначала молодой оперативник всерьез рассматривал, как вариант, одним и точным ударом вырубить его и прекратить поток откровенностей, но в итоге, решил пожалеть друга. Ведь и в самом деле не один литр вместе выпили и косяк скурили. А сколько баб вместе… Вот Агат, кстати, сейчас и рассказывает в красках самые выдающиеся моменты.

Поразмыслив, Павел решил терпеть ради друга до конца поездки. Соорудив морду колодкой, он делал вид, что не замечает всего этого. Лишь таращился в окно, на проплывающую мимо улицу и молился Офиусу, чтобы поскорее добраться до места.

К Гинденбургу Агат приставать не решался. Дыша перегаром, он сообщил другу на ухо громким шепотом, что робеет этого смурного дядьку, тыча при этом пальцем в самого комиссара. Смурной дядька и глазом не повел, ему вся эта ситуация тоже радости не доставляла. Отвернувшись, он уставился в другое окно, за которым вприпрыжку за каретой бежал мальчишка-газетчик.

Размахивая свежим номером, разносчик выкрикивал новости из нее, стараясь привлечь внимание покупателей. Увидев, что Гинденбур на него смотрит, мальчишка счел его за одного из них.

– Свежие новости, свежие новости! – завлекал газетчик своими лозунгами, суя свежий номер в окно экипажа. – Открытие Фестиваля Мастеров, возобновление боевых действий на юге империи, султанат объявляет очередную охоту на пиратов Каскадных морей…

Все эти новости Гинденбург, благодаря своей профессии, знал еще вчера, и, чтобы отвязаться от назойливого мальчишки, он, молча, положил руку на открытое окно кареты. Шустрый мальчишка тут же разглядел перстень с изображением ключа и намек понял. Отстав от этого экипажа, он, впрочем, не прекратил своего занятия, а увязался уже за другой каретой.