Янис. Неужели прямо на стены?
Янус. Представляю амбре!
Пусиков. Потом на потолок перешёл, а когда жена увидела эти его художества и попеняла ему, то он и её самоё всю как есть изгваздал, как она ни извивалась. Она на полу лежит, плачет, кувыркается, а он, изьверьг, схватил кисть здоровенную и, знай, наяривает её лазурью берлинской и, кажется, краплако́м ещё. А ей вот-вот на службу идтить в библиотеку. Беда! Через это она раньше времени разрешилась от бремени. Девочкой. Врачи потом сказали, что если бы в срок и без садизму – то был бы мальчик. А так девочка. Нате, извольте получить! Употребляйте с хреном. (Пауза.)
Но суть не в этом, а в том, что с голодухи у него в глазах всё время виделись то круги, то квадраты, то, обратно, треугольники. То есть очень отвлечённые от питания фигуры. Будучи природным реалистом, он их и воспроизводил на подручном материале, и ему пришлося для этого даже разобрать этажерку – женино приданое. Жена ему долго простить того не могла и хотела с ним развестись. Но после отошла. Совсем. Кажется, от того же голода и ревматизьма. Довёл-таки супругу! Глупо как-то получилось. Ну и квадрат всем встал поперёк горла. И даже Репин с Бенуёй окрысились – и ни в какую. И остальные братья-художники как-то озлились. А Луначарский, нао́борот, за. Хотя тоже без фанатизьма, втихаря косоротился. Зато Троцкому приглянулось. А Ильичу – обратно. В общем, все смеялись.
Янис. А Бонч-Бруевичу?
Пусиков. Кого? А-а-а-а-а! Тому некогда было, у того дел по гоэрло́. (Пауза. Пусиков, прихрамывая, выходит на середину кабинета.) Но между тем, всё же квадрат. Да, квадрат. Чёренький. А может, это у него и не только от голода? А там за окошком в Кунцево снег. Деревня заиндевелая. Русь. Белым белое всё. Зайцы всякие. Беляки по сугробам скачут. Постреливают. Зверьё! И Россия – неизвестная, страшная, злая. Прорубь на реке. Чёрная. Квадратная. Бух – и всё, нет тебя и ничего нет. Русская очень картина у него получилась. Дырка чёрная вместо Бога-то. Вместо иконы! И многие обосра… абстрагировались. Как это, дырке молиться? Чудно́! (Возвращается к столу.) А Казимир говорит, что ничего, граждане, и дырке будете рады, и кланяться будете с превеликой охотой. Какая вам разница кому!
Янус. И тебе не стыдно? (Встаёт, бьёт Пусикова по уху.)
Пусиков. Чего это?
Янис. А ещё пожилой человек! (Встаёт, бьёт по другому уху.)
Пусиков. Ничего не слышу.
Янус. Понял теперь, что такое мировая гармония? (Бьёт кулаком Пусикова в живот.)
Янис. Ты откуда доллары взял, гнида? (Бьёт Пусикова по затылку.)
Пусиков. Чаво?
Янус. Товарищ старший лейтенант, может, спецсредства применить? (Трясёт клизмой.)
Янис. Хрен з им, Янусь, нехай ще поживе. (Пусикову.) Ну, колись, откуда валюта?
Пусиков. Это наследство… из Швейцарии. Я жениться хотел.
Янус. Жениться?
Янис. Жениться? На ком?
Пусиков. На женщине. Вон, на Прасковье Ивановне. Я деньги ей отдам, она их в печку бросит, а вы оба за ними полезете наперегонки и сгорите. От жадности!
Пусиков достаёт ещё одну пачку долларов и зажигалку, поджигает пачку.
Пусиков. Накось! (Поёт). «Гори, огонь, как Прометей, и для людей ты не жалей огня души своей… ля-ля ля-ля…».
Янис. Щас я из этого Прометея Нептуна́ сделаю!
Янис поливает Пусикова из огнетушителя.
Янус. Зубы заговаривает, вражина.
Пусиков (отплёвается, утирается). В общем, я надеюся, что выражу общее мнение, в том смысле, что лекция, а честнее сказать, беседа, или легче – беседка, удалася на славу. Бегите, пока не поздно!
Янис. Ты мне тут горбатого не лепи, лектор херов.
Янус. Опять зубы заговаривает. Так, может, по зубам ему, товарищ старший лейтенант?
Янис. Успеется. Он у меня скоро попляшет.
Пусиков. Так… так… хотя… нас впереди ещё ожидают танцы. (Пауза.) Нет, право, как подумаю да пораскину серым веществом мозга в разные стороны, так созерцаю наше прекрасное будущее во всём его блеске. Вот и Прасковья Ивановна подтвердит. (Громче.) Правда, Прасковья? (Прасковья Ивановна улыбается и утвердительно качает головой.) И совсем не важно, что у одного кого кролик на воротнике, а у второго, к примеру, бобр или, я извиняюсь, куница или выхухоль какой! Это без разницы. Потому всякий может соответствовать. Ведь правильно?
Янис. Это, смотря в каком контексте.
Янус. Может быть и наоборот, исходя из дискурса.
Пусиков. А у третьего вервь гнилая в пальте вместо петельки, шнурка какая-то несуразная, прости господи, или вовсе нулевой вариант. Тады как? Как, я вас спрашиваю, польты вешать? Нешто можно допускать без вешалков?!
Прасковья Ивановна. Не можно! Только по рецепту врача.
Пусиков. Во-во, Параша! Верно. Без рецепту и без согласно диагноза не велено пущать. А то пропустишь таковского без вешалки, а он кусаться или штаны сымать при дамах-то. Каково!?
Янис. Ну, в принципе, это само по себе не плохо и не хорошо. Если посмотреть объективно, то…
Янус. … и ретроспективно!
Евдокия. (Мечтательно.) Снимать нижнюю часть мужского костюма? Это может быть интересно.
Школьница. … и перспективно!
Пусиков. И как быть с нём? Или не быть? Не пора ли нам, господа, от драмы перейтить к прозе?
Янис. С нём?.. а может быть, с нёй?
Янус. Нет, я желал бы больше крутануться с нёй, чем с нём.
Пусиков. Давайте перестанем завидовать телеграфному столбу.
Прасковья Ивановна. (Звонит телефон. Поднимает трубку.) Аптека!
Евдокия. Клиника!
Пусиков. Параскева права! Я уж третий месяц на посту, как вкопанный и без единого замечания. Как перст! (Громко.) Заметьте, без единого! (Плачет.)
Янис. Успокойся, дедуля, всяк сверчок…
Янус. Получи пятачок! (Протягивает Пусикову монетку.)
Пусиков. (Берёт монету, пробует на зуб, кладёт в карман.) А тут ещё эта нога! Какой же я швейцарец-страж-рыцарь без ноги, а?
Школьница. Без ноги ты, дедушко-дедунька, хромая кура!
(Хватается за живот, сгибается пополам, смеётся.)
Пусиков. Цыц, мелюзга!
Янис. Ведь скоро уж чемпионат всемирный. Господа-футболисты шарики съедутся футболять. Знаменитости со всего глобуса! (Показывает руками шар.) А что мы им представим? Хромого Пусикова? Срамота!
Янус. Жутко страшный кошмар!
Пусиков. Я вам морду набью… две… обои́м… (Бросается на братьев. 1 Близнец бьёт его кулаком в живот, второй – ногой под зад. Пусиков падает. Братья продолжают бить его ногами. Он, лёжа, пытается заслониться руками от ударов и кричит.) Стоп! Сто-о-о-п! Если бы я только знал, точно знал для чего, то десять лет стоял бы столбом на столбе. Да что там десять! Двадцать, а может и все тридцать…пусть бы через меня текли, бежали телеграммы и мелкий ток, через тело моё, вены, жилы, нервы! (Братьям надоедает бить Пусикова, и они отходят в сторону Довольные закуривают. Пусиков говорит тише.) Через мои дурацкие мозги. Всё лучше, чем лакеем. (Роется в кармане, достаёт монету, с размаху швыряет её на пол. Кричит.) Вот вам ваша подачка! Милостынька. Слёзы. Унижение моё!
Янис. «Warte nur, baldе…»
Янус. «Ruhest du auch».
Пусиков. Как же тут к чертям собачьим «ruhest du auch», отдохнёшь тут, когда бессменно на посту, в любые времена года. Вам бы только поглумиться над человеком!
Евдокия включает музыку. Звучит вальс Штрауса. Она кружится с Янисом, Школьница – с Янусом. Поют.
Евдокия. «Ueber allen Gipfeln ist Ruh…»
Школьница. «In allen Wipfeln spürest du…»
Янис. «Kaum einen Hauch.»
Янус. «Die Vögelein schweigen im Walde».
(Вместе, радостно.) «Warte nur, baldе. Ruhest du auch».
