Пусиков. Без мерлихлюндий.
Янус. О, да тут уже и поляна накрыта!
Евдокия (капризно). Конечно, а вы опаздываете.
Янис. Так работы нынче невпроворот. Как с цепи все сорвались. Обострение у них, что ли? Так вроде бы не сезон. «Казнокрады» кричат, «мздоимцы»! Совсем психические сделались.
Янус. Никакого почтения к властям. Прямо пачками с улиц возили. Все каме… то есть палаты забиты. Умаялись. Вся корма в мыле!
Евдокия. Вы служите на корабле?
Янис. В каком-то смысле…
Школьница. Ой, как романтично!
Янус. Да, мы романтики и в душе поэты. Так сказать, в глубине. Глубоководники!
Евдокия. А, подводники!
Янис. Типа того.
Янус. Этого типа.
Пусиков. (братьям подобострастно). Здрасьте! Не извольте беспокоиться. (Строго, обращаясь ко всем). Господа! 30 февраля на публичной лекции я отказался от разума как такового. Не извольте беспокоиться.
Янис. Которого враля?
Пусиков. Чем обязан?
Янус. Всем, мон женераль.
Пусиков. Милости просим! (Кланяется, принимает у Януса клизму, ставит в угол у шкафа).
Янис. (Пусикову.) Давно из Швейцарии, князь?
Пусиков. Летом. (Неопределённо бурчит, указывает рукою в сторону стола и прикладывает к виску, отдавая честь.) Пройдите ужо в залу.
Евдокия. Чем же мне вас потчевать-то?
Школьница. Судя по фамилии, Дунюшка, они к мясным закускам имеют пристрастие.
Янус. Нам бы чего-нибудь чисто литературного.
Евдокия. Господа, не желаете ли амфибрахию? Нынче он у меня отменно удался.
Янис. А нет ли у вас, голубушка, дактиля? Страсть как люблю его!
Евдокия. Ни дактиля, ни птеродактиля не держим.
Янус. А не пропустить ли нам по парочке апостроф?
Евдокия. Предупреждаю, алкогольного у нас ничего нет – тут культурное мероприятие.
Прасковья Ивановна берёт в руки «Чёрный квадрат», держит перед собой, демонстрирует картину братьям.
Янис. Так у нас завсегда с собой. (Потряхивает огнетушителем.) Знатная бражка. Поди, выстоялась.
Янус. А это что, «ЧК»? (Взглядом показывает на картину, которой прикрывается Прасковья Ивановна.)
Пусиков. Напротив! (Машет рукой в сторону окна.)
Близнецы подбегают к окну. Смотрят, спрашивая друг друга «где? где?».
Янис. (Говорит, не поворачиваясь к Пусикову.) Так вы утверждаете, что отказались от разума? Мы задаём вам этот вопрос, желая раз и навсегда…
Янус. Два и всегда на…
Янис. Вы должны нас понять!
Янус. Вы слышите, милейший?!
Пусиков. Цыц мне тута, братовьё! Вы испугаете Прасковью Ивановну или, проще говоря, Парашу. Вот, видите! Она и так уже вся посинела и едва дышит.
Янис. (Пусикову.) Это ваша работа!
Пусиков. Эта? (Показывает на «Чёрный квадрат».) Не-а. Брось, Параша, эту гадость. Нет, не слышит! Что тут будешь делать! (Пусиков роется в карманах, что-то ищет.) Предупреждаю об опасности – сейчас разум заключил искусство в 4-стенную коробку измерений, предвидя опасность, я отказался… (Достаёт пачку прямоугольных бумаг, завёрнутую в газету.) Навсегда!.. (Трясёт пачкой в воздухе.) Да, совсем отказался от разумного, доброго и вечного!
Янис. А что это у Вас в пакете?
Пусиков. Как что! Доллары, вестимо.
Янус. И много?
Пусиков. Нет. Мильён!
Янис. Покажите.
Пусиков. А вот и не покажу!
Янус. (Протягивает руку.) Дайте-ка посмотреть!
Пусиков. Хитрый какой!
Пусиков разворачивает пакет, показывает пачку долларов.
Янис. Придётся конфисковать.
Пусиков. Берите, я ещё нарисую. (Отдаёт пачку Янису.)
Прасковья Ивановна. Ой, сейчас напружу! (Хватается за пах.)
Пусиков. Кстати, как это будет по-французски?
Школьница. Пароль донер. В школе мы этого ещё не проходили. Авек плезир.
Прасковья Ивановна. Ей-ей, напружу! (Пытается присесть в угол, заслоняясь «Квадратом».)
Пусиков. (Задумчиво.) Разве только в виде медицинского опыта! Попробуй, Параша! Ать-два! Впрочем, если взять во внимание 5-ое и 6-ое измерения, которые образуют куб, то совершенно неважно как это будет по-французски и будет ли?
Прасковья Ивановна. О-о-о-о-о-й!
Пусиков. Постой! Это получается какой-то пост модернизьма! Удивительно трудно приспособиться к счастью, проехав из Донбасии, через всю Новороссию, наскрозь. Да, кажется, так и говорил с ума сос-шедший свет-Казимир, тьма-Северинович: «Это как, обезьяна нанизывала очки на хвост и нюхала». (Звонит телефон. Пусиков снимает трубку. Громко.) Пост модернизьма, слушает! Ну… так…, но если нет возможности поставить унитаз, то хоть уж стульчак-то, пусть уж хоть и не ватер, то, на худой-то конец, простой клозет в виде клоаки, кажется, можно было бы приладить – эх, не одолели, не сдюжили, ведь это ж как две спички зажечь! (В сердцах бросает трубку.)
Янус. Боже, сколько пафоса!
Янис. Всё-то у него с подвывертом. В простоте и словечка не вымолвит.
Евдокия. Ой, я сейчас заплачу!
Школьница. Можно и я с тобой?
Пусиков. Чего там, девки, валяйте и так ужо мокренько! (Пауза. Смотрит на лужу вокруг ног Прасковьи Ивановны.) В общем, я надеюся, что выражу общее мнение, в том смысле, что лекция, а честнее сказать, беседа или, проще, беседка – удалась на славу.
Пусиков подаёт руку Прасковье Ивановне, помогает ей встать и забраться в шкаф. Закрывает за ней дверцу. Потом достаёт носовой платок, сморкается. Рассматривает платок на просвет, как будто в руках у него денежная купюра и он желает разглядеть водяные знаки.
Пусиков. Однако пора перейти к делу. Прошу к столу, господа.
Прасковья Ивановна выходит из шкафа. Все рассаживаются вокруг стола.
Пусиков (мрачно). Забавный случай, я вам доложу. Давеча был я в одном доме. В гостях у приятелей моих, Моториных. Закуски. Разговоры. Шарады. Выпивки, как всегда, не хватило. Спиртуоз весь вышел. После денатурату бензин в ход пошёл. У Моторина бензину этого пропасть: он на моторе в таксомоторе ездит. Супруга Моторина – женщина тоже культурная, мотористкой трудится. Что-то такое закручивает – я не знаю. А тут девчушка ихняя, пухленькая, шустрая такая, кудрявенькая, лет пяти, хвать со стола стакан – и чикалдыкнула залпом. Хватила, так сказать, в общем и целом. Мы и крякнуть не успели. Подумали: всё, кранты ей. А она, что бы вы думали? Нимало. Завелась с пол-оборота. Глазёнки загорелись. Раскраснелась вся. Ручками сучит. Урчит. Чисто моторчик! Даром что отец шо́фер! Петь принялась, «Барыню» плясать, а потом давай посуду со стола об пол крушить. Потеха! Еле угомонили. Умора! Ох уж мне эти Моторины! (Пусиков ещё больше помрачнел, утирается платком.)
Евдокия. Фи! Бензин. Как это не интеллигентно! От него, к тому же, говорят, толстеют.
Пусиков. Не-е-е. Это от солярки – она жирная. (Пауза. Наливает в чашку из самовара.) Между водкой и бензином, господа, прямо нету сейчас никакой разницы: всё гонят из нефти́.
Янис. Неужели?!
Янус. Скажите, пожалуйста!
Пусиков. Точно так. Скоро все ликёроводочные заводы передадут «Роснефти» и будут разливать в пол-литры напрямую с нефтеперерабатывающих заводов. По трубе. А то все жалуются, что достояние страны утекает мимо нас. Но о чём бишь это я? Кажись, мы собралися послухать лекцию, а меня эвон кудой завернуло. Кстати, о крылышках.
Евдокия и Школьница подскакивают и начинают бегать вокруг стола, машут руками, словно крыльями. Сделав несколько кругов, садятся по своим местам.
Вот все бьются над загадкой: что такое «Чёрный квадрат»? А я вам отвечу, что нету тута никакой загадки. Всё это художник уделал по необходимости или, то есть, от голода. Сидит он в Немчиновке, в деревне своей зимой на даче у жены. Холод зверский. Еды нет, холстов нет. Он уже на мебели (машет руками, изображая квадраты мебели), а потом и на стенах начал пописывать.
