По словам Поросьяна, ребята оказались предельно замкнутыми и твердо знающими свое дело. Еще они проявляли решительность, твердость духа и практическую сметку. Причем не только под землей, но и в повседневной жизни. Короче – кремни! А, что касается Шерифа, то это была просто эпическая личность – настоящий былинный богатырь! Он говорил так серьезно и выразительно, что нас с Беркширом охватило неудержимое желание встать по стойке смирно. Поросьян вообще умеет так описывать круг своего общения, что начинаешь чувствовать себя чем-то недоделанным и бессмысленным, типа забытой в соответствующем месте клизмы. У Беркшира, правда, тоже есть крайность в оценках своего окружения: есть деньги – классный парень, нет – бездарь и тупица. Но это так, к слову…
Естественно проникнуть в их замкнутый круг оказалось делом чрезвычайно сложным. Но, разумеется не для него – великого знатока человеческих душ. Уж он то знает, как с людьми работать, как ключик найти даже к самому неприступному сердцу! Тем более что задача стояла архисложная – и информацию собрать, и про клад не проболтаться.
– Короче, – прервал его разглагольствования практичный Беркшир, – Что удалось выяснить? Конкретно по Дому, и конкретно по этому сантехнику из подвала.
Обиженный Поросьян стал еще больше похож на вышеупомянутое домашнее животное (морскую свинку, разумеется, а не трехголового дракона) и предложил Беркширу самому попробовать добиться хотя бы части достигнутого им – непонятым героем и благодетелем нашей неблагодарной компании. Они препирались еще минут десять, но сила была явно на стороне хорошо выспавшегося и не нуждающегося в утренней бутылочке холодного пива Беркшира. Тем более что в ходе дискуссии выяснилось, что Поросьян толком ничего не узнал, а всего лишь побывал на заседании по сути представлявшем собой небольшое чаепитие перешедшее, не без участия самого Поросьяна, в большую пьянку. Но зато теперь Поросьян там свой в доску, более того, сегодня ему надо идти на встречу в самом узком кругу. А для этого нужны деньги, которых у него после вчерашнего естественно нет. Так что…
Беркшир с явной иронией в голосе поинтересовался, на что планируется истратить требуемые деньги – не на портвейн ли? После чего Поросьян впал в неистовство и отказался вообще иметь с нами дело. В глубине души я был согласен с Беркширом, но и в словах Поросьяна была своя истина. Так что пришлось выгребать содержимое бумажника на пользу общего дела. Продолжая ругаться, ко мне присоединился и Беркшир, но чувствовалось, что делает он это исключительно из солидарности со мной. Зато Поросьян, как водится, воспринял наши действия не только как должное, но и как чистосердечное признание своей полной и безоговорочной неправоты. Засунув деньги в карман, он почти брезгливо пообещал вечером позвонить и гордо удалился. Минут через десять разошлись и мы – в плане Дома Беркшир собирался раздобыть большую рулетку, а мне предстояло готовиться к этой дурацкой, неизвестно зачем выдуманной и бессмысленной ночевке в засаде…
Впрочем, помимо ночевки у меня имелась еще одна идея – попробовать все-таки узнать о прежних жильцах Дома. Вдруг это быстро получится? Вполне возможно. Но как? Из паспортного стола далеко и надолго пошлют, а вот со старожилами поговорить вполне можно – слухами земля полнится. Может легенды какие с Домом связаны или события памятные? Ведь это только с виду они простые пенсионеры с окрестных лавок – на самом деле это память эпохи, пусть где-то неточная, где-то скандальная, только другой нет. Дело это, конечно, муторное, но результат вполне может получиться. Так что придется по дворам окрестным пройти, но, и это я для себя решил твердо, только после ночевки…
Не знаю почему, но ночь в Доме было решено провести на чердаке, на том самом месте, с которого я видел бледного типа. Может быть хотелось просто оказаться как можно дальше от подвала. А может привычка – ведь там и я один сидел, и мы вместе, когда план кампании составляли. Уже вечерело, когда я во всеоружии заступил на пост. Ночью что самое главное? Правильно – свет. А откуда свет в пустом полуразрушенном доме? Фонарь с батарейкой сдохнет через пару часов, от уличных фонарей толку мало – дом-то среди деревьев и место уединенное. И тут меня осенило: я раздобыл настоящую керосиновую лампу. С ручкой, защищенным решеточкой стеклом и вместительным резервуаром. Хозяин лампы, старый охотник и сосед по площадке (из тех, к кому перед приходом гостей посылают за дробью, дабы восполнить съеденную маленьким Борей черную икру), наполнил его под завязку и обещал равномерное свечение в течение минимум семи—восьми часов. А больше мне и не надо! Еще я взял с собой бутылку коньяка – дорого, конечно, но случай особый – пару красных яблок и плавленый сырок.
Вот и Дом… Строители по-прежнему отсутствовали (а ведь была такая тайная надежда – прихожу, а там работа кипит…), изменений никаких не наблюдалось, ворота были приоткрыты, машины со всех сторон туда-сюда по улице ездили. Все как обычно. Не останавливаясь, чтобы не передумать, я решительно прошел двор, форсировал крыльцо и, не глядя в темный провал подвала, быстро поднялся наверх – почти бегом. Правильно, что засветло пришел – легко удалось пробраться на место и с комфортом устроиться, привалившись спиной к привычным, теплым кирпичам. Славная, все-таки, в этом году осень – долгая, теплая и сухая. Такое редко в наших краях случается. Хорош бы я был под дождем да с ветром…
Не дожидаясь темноты я возжег свой светильник, отрегулировал самый маленький огонек – чего горючее-то впустую жечь пока не слишком темно, разложил на газетке закуску и безжалостно свернул голову призывно мерцающей в лучах заходящего солнца бутылке. Коньяк он, конечно, далеко не портвейн, в смысле гораздо лучше. Чтобы придать великому сидению торжественность я захватил с собой даже маленькую стопочку. Опять же надо благородному напитку уважение оказывать…
Минут пять полюбовавшись натюрмортом, я принял первую дозу и наслаждаясь лёгким жжением в горле и ароматным послевкусием захрустел яблоком. Да, жизнь прекрасна, а ночь коротка! Переживем как-нибудь. Готовясь к мероприятию, я столько передумал и понапредставлял, что, пожалуй, почти забыл о кладе. Главное состояло в преодолении себя – решил ночь провести в жутком месте, значит надо это сделать. Страшно, нестрашно, опасно, неопасно – значения не имеет. Решил – сделал. Тем более, когда публично заявил о своих планах. Не то чтобы засмеют в случае чего: друзья все-таки, да и ситуацию понимают – следы видели, в подвал спускались, но самому потом противно будет на себя смотреть.
В неспешных размышлениях пробежала пара часов и я, нацедив очередную порцию, с удивлением обнаружил, что уже совсем темно – даже краев не видно! Наливать теперь надо с осторожностью. Я поставил бутылку и огляделся. Надо мной гудел небесный купол, и россыпь мерцающих звезд только подчеркивала его черноту. Они были безумно далеки и, наверное, прекрасны. И мне на мгновенье показалось, что стоит подняться, просто встать, и неведомая сила легко подхватит мое невесомое тело и безмятежной пушинкой швырнет в неведомую глубину этого бездонного колодца…
Я опустил глаза и посмотрел вокруг – тьма обступил меня, огни города терялись и мутнели, стих привычный шум. Я был один, абсолютно и безжалостно один. Но нам ли царям быть в печали? Подкрутив маленький винтик, я легко раздвинул круг мерцающего желтоватого света. Тьма отступила за отведенную ей границу и замерла в ожидании. Но храбрый огонек горел ровно и спокойно, удивительно приятно, по-домашнему как-то, пахло горячим железом и керосином, а коньяк точно светился изнутри отражением этого огня. Я не стал смотреть на часы, хотя такое желание было. Текучесть свойственная времени – о ней ли думать сейчас? Когда сама вечность приоткрывает мерцающий полог тайны и готова поведать мне нечто очень важное.
