– Вы не были в такой шкуре, но у вас есть ряд историй из своей жизни, которые вы привели в пример в своих комментариях, и которые сформировали ваше мнение. Расскажите о них.
Начну со своих школьных лет. Я была достаточно ярким претендентом на буллинг. Я была из неблагополучной семьи. От нас ушел папа. Меня растила бабушка, я была совершенно не подготовлена к школе, не социализирована. Я была очень другая, и мне было некомфортно. Мне не прививали в семье, что я звезда, но контраст я чувствовала. Дети сбивались в стайки, а я нет. До четвертого класса у меня даже не было подруг. Я пыталась к кому-то примкнуть, но, по сути, так и оставалась частью некого броуновского движения. Были в классе, конечно же, хулиганы. Им все по очереди, кто как умел, давали отпор. Девочки визжали, бегали прятаться в туалете. Я пару раз тоже повизжала, поубегала, потом поняла, что мне это не интересно. В какой-то момент один мальчик-хулиган меня попытался задирать, я его одним движением руки послала через парты в соседний проход между рядами. Он кувыркнулся через голову. Я не знаю, откуда у меня взялась сила, и как он не расшибся. Как-то он меня в ответ обозвал, разумеется. Но на этом все кончилось. С этого момента за мной не бегали, меня не дергали.
Всех нас так или иначе дразнили. Кто в очках – «очкарик», кто полный – тот «толстый». В детском социуме это происходит всегда, все дергают всех и за все. Сейчас мы все называем это модными словами «троллинг», «буллинг», в наше время это было обычным делом. То подножку поставят, то обзовут. Но при этом все равно мы все взаимодействовали.
В какой-то момент классе в третьем один мальчик Андрей стал как-то странно себя проявлять. Он начал на всех нас стучать. У нас, как и у всех в детстве, была эта коалиция – дети против взрослых. Это нормальный процесс отделения детей от взрослого мира и осознания себя взрослыми, имеющими право на что-то. Написали, например, на доске какое-то матерное слово. Жвачку засунули в дверной замок. Никакого криминала. Легкая шалость. Все похихикали. А он шел и закладывал нас.
По началу его не особо и трогали. Ярко это началось в один момент. Был урок труда. Мы все что-то лепили, строили. А он выкрикнул: «А мы с папой это уже делали». Учительница его сразу назначила помощником. И тут Андрей превращается в директора школы. Начинает ходить по рядам, говорить: «У тебя криво, переделай». Мы все были изумлены. Он каждому из нас сказал какую-то вот такую гадость. Это, видимо, для класса стало последней каплей. Может быть, я запомнила этот случай, как стартовый, а на самом деле его раньше мальчишки начали задирать. Но я скажу про свои личные чувства. С этого момента я четко начала отслеживать свое личное отношение к этому мальчику, и замечать, что весь класс его шпыняет. Кто-то сильнее, кто-то слабее. Мальчишки, конечно, отрывались по полной. Девочки меньше, просто могли сказать: «Фу, отойди», «Ты – параша».
– Может быть, у него в семье что-то было не так, и ему хотелось внимания?
– Мне сложно предполагать и прогнозировать, как это могло бы развиваться иначе. Ведь, повторюсь, мальчишки дергали друг друга постоянно. Приходил мальчик с гайморитом, у него висели зеленые сопли, они ржали над ним. Но проходили сопли, проходил троллинг. Даже те, кто считался хулиганами, сказать, что они были исчадием ада, я не могу. Но Андрей методично поступал одинаково. Такое ощущение, что сам себе враг был. Когда стали постарше и задумывали какие-то проказы, мы уже знали, что Андрея надо исключить. Говорили: «Так, этого придурка заприте где-нибудь, чтобы он нас не видел и не слышал». Это говорил не какой-то хулиган-зачинщик, весь класс понимал, что, если мы решим что-то сделать, его надо изолировать. Мы его реально все ненавидели.
Он постоянно водил родителей. Они устраивали нам выволочки. Несчастных этих хулиганов, которые его обидели, разумеется, таскали по педсоветам. Меня это особо не касалось. Я просто была таким наблюдателем. Но, честно говоря, я была в лагере тех его разделял эту травлю.
– А что учителя? Вот однажды его выделили на уроке труда, а дальше? Как они к этому относились?
– Этого я, к сожалению, не помню. Помню, что в старших классах, учителя уже могли его спросить: «Андрей, ты моя правая рука, ну давай, помоги, расскажи, что произошло». Мы все понимали, что он на стороне учителей, что он сдаст нас. Мы ему не верили, не доверяли, никуда его не принимали. Он был изгоем. И делал это своими собственными руками. Он с нами так на пинках и проучился до конца, всю школу. Ему и мел на стул сыпали, и котлету жеваную подсовывали.
– А как он реагировал?
– Вообще, он был мальчиком забитым. Я не знаю, что у него там дома происходило. Был вроде бы старший брат. Может быть, его обижали. Ему, безусловно, было неприятно. Он постоянно плакал, закрывался, бегал жаловаться к учителям, к директору. Он искал защиты у старших. И это усугубляло ситуацию. Каждый раз, когда он жаловался, запускался этот известный механизм – приходил какой-то властный взрослый, устраивал разборки всему классу, нас могли всех водить к директору, мы все имели из-за этого какие-то проблемы. Мы автоматически думали, что, если бы не он, у нас бы всех этих проблем не было. То есть он реагировал. Но отпор дать не мог, потому что нас было много. Если бы родители перевели его в другую школу, и он поправил бы как-то свое поведение, думаю, у него бы эти проблемы кончились. Да если бы он перестал стучать даже в нашем классе, перерос бы эту детскую наивность, примкнул бы к нам, скорее всего про него бы забыли. Ну, может, пару раз бы дернули, но он бы сказал: «Ребята, все, я с вами, никогда больше никому ничего не скажу», его бы испытали еще пару раз мальчишки, и все бы успокоилось.
Все случаи разные. Но я много ситуаций наблюдала. Вот у меня сейчас подруга растит сына. Ему четырнадцать лет. Родила она его в осознанном возрасте, в тридцать лет. И хотела именно сына. Он у нее такой свет в окошке. Она его назначила особенным, эксклюзивным произведением. И от окружения она требовала, чтобы к нему относились по-особенному, с отдельным подходом, не как ко всем. Причем запустила всю эту историю с самого детского сада. Постоянно жаловалась на воспитателей, что они заставляют его делать то, что он не хочет. В садике еще ей пошли на встречу, сказали: «Ну ладно, если он может тихо рисовать во время сна, то пусть». В итоге с таким мировосприятием «все вот такие, а я д’Артаньян» он пошел в школу. А в школе моей подруге сказали: «Знаете, у нас таких тридцать человек, вливайтесь. Если есть проблемы, идите к психологу. У нас тут школа, мы цацкаться не будем».
– Как это отразилось на ребенке?
– Его не травят. Острых моментов нет, но отношения ни с кем не складываются. Сейчас ему четырнадцать, и все, что он делает, это сидит дома за компьютером. В школе учится без особого желания на тройки-четверки. Мама его от всех отгородила, выделила в особую категорию, так он в этой особой категории и живет. Во что это выльется, не известно.
И таких историй много. Когда, вот как у нас с этим Андреем, весь класс ополчается против ребенка, я бы разбиралась с жертвой. Нужно понять, что он такое делает, как он так себя ведет, что это настолько не воспринимается социумом.
– А кто должен разбираться? Жертва же еще не в том возрасте, чтобы все это разрулить.
– Ребенок, безусловно, не разберется.
