Лирик: Я и сам знаю, что электрической пылью Взыскриваются ваши глаза, но ведь это потому, Что вы плагиатируете фонари автомобильи, Когда они от нечего делать пожирают косматую тьму. Художник: Лирик: Вы скажете, что ваше сердце ужасно Стучит, но ведь это же совсем пустяки; Вы, значит, не слыхали входной двери: всякий раз она Оглушительно шарахается, ломая свои каблуки. Художник: Лирик: Вы уверяете, что корью Захворало ваше сердце – но ведь это необходимо хоть раз! Художник: Лирик: Хотите – с доктором поспорю! У каждого бывает покрытый сыпною болезнью час! Сутолока увеличивается. Проносится пожарная автомобилья. Факелы вместо фонарей. Она налетает на тэф-тэф похоронного бюро, перевертывает гроб и волочит труп по земле. А вот, когда вы выйдете в разорванный полдень На главную улицу, где пляшет хо́лодень, Где скребут по снегу моторы свой выпуклый шаг, Как будто раки в пакете шуршат, — Вы увидите, как огромный день, с животом, Раздутым невероятно от проглоченных людишек, На тротуар выхаркивает, с трудом И пища́, пищи излишек. А около вскрикивает монументальная женщина скорбно И пронзительно. Ее душит горбатый грешок. Всплескивается и хватается за его горб она, А он оседает, пыхтя и превращаясь в порошок. Художник: Послушайте! Это, в конце концов, невыносимо: Каждый день машины, моторы и водосточный контрабас. Невеста: Лирик: Но это необходимо, Как то, чтобы корью захворало сердце хоть раз. Газетчик: Вечерняя почта! Не угодно ль купить! Разносчик: Идеальные подтяжки! Прочнейшая нить! Газетчик: Синтез целого дня! Кровавое сражение! Лирик: Перепутайте все имена нежданно! Надо именить Лидией – Анну И Еленой – Евгению. Пространство и время умерли вчера! Любовь умирает, как голубь под крышей! А ваше настроение — Это биржевая игра: Я закричу – и оно, как акции, поднимается выше. Из I-го этажа: Разносчик: Из II-го этажа: Он расклеивает свои интонации на сердца, как на столбы! Из бельэтажа: Почему народ вокруг него изнемог, и измяк, И перестал держаться за нижнюю юбку судьбы. Издалека раздается голос Любимого поэта. Он приближается и входит.
Любимый поэт: Я хотел вам прочесть отрывок величавый Из новой поэмы «Серенада в восемь». Голоса: Браво, браво! Просим! Просим! Любимый поэт: Я нервно шляпу коверкаю И слушаю звуки голоса… Вы стоите пред этажеркою, Заплетая волосы. О милая! Как жалко, Что Вы далеко там. Влажный запах фиалки Меж телом и Вашим капотом. Озираюсь на вечер душный, Улыбаюсь с тоскою. Вам шлю поцелуй воздушный Тонкой рукою. Ваши черные косы, как рамы, Овал лица обрамляют… Неужели не жалко Вам, Дама, Что мой поцелуй пропадает?.. Крики: Критик: Ваше имя и так нам известно; Вы слывете утонченнейшим стилистом И поэтом влюбленным. Мы любим внимать вашим истовым, Горделивым звонам, Вы улыбаетесь в стихах благородно, хотя фривольно! Прочтите еще нам! Мотор: Лирик: Голоса: Так с нами не говорит никто! Нас обычно величают: «Милостивые государыни и государи!» Лирик: Так ведь в моей душе сотни карманов, как в пальто. У моего мозга почтительные лица и свиные хари! Я выну из правого кармана: «Слушайте, братья!», А из левого лезет: «Слушай, кретин!» Все равно! Я швыряю стоглавые объятья, Незапачканные в помойке привычек и рутин. Ведь если даже церковь привстала на цыпочки И склонила внимательно свой купол ко мне, Так это потому, что я новою правдою выпачкан, А мои удары не канифоль на струне, Не канифоль, которую можно стряхнуть. Даже мостовые встают на дыбы мне навстречу, Целуются рябым лицом, мне падают на грудь. Я дымами, домами и громадами искалечен, Вы не видали… |
