неба, сходящего на звук и цвет из черно-белых немот,

расчисляема степень склонности чертовой лилии и дальнейшие ходы

игры (черные начинают и выигрывают;

на время; расписка кровью).

Чертова лилия

изъявляет свое благоволение ясным утром

когда трон

лилии долин невесомого воздуха осиян

лучами славы.

солнце предчувствует полдень

и – свет побеждает тьму, как сказали бы богословы

и сладко

обманулись бы тщательностью, с которой исполнены

арки тверди,

купола ее

и колокола. Следуя им, как «голубица, гряди»

затвердим

отражения в звуках голубой небылицы – плащ

– перевертыш

галопирующей звезды.

Ясным утром, когда на версты и версты

пейзаж – холмы да кусты,

трава и взгляд пробираются за стык тверди и твердой

земли под ногами

дела начнем,

удостоверившись в благосклонности чертова цветка.

Ненастье же скажет,

что связь наша с этой землей непрочна, и что дождливым днем

ящериц ловить несподручно.

Впрочем, и это еще не повод для выхода из игры.

Смерть твоя улыбнется тебе, махнет рукой, белый цветок в волосах

– романсеро – склонилась к реке

лицо ее в зеркале вод, по глади реки, как знакомо

лицо ее… в зеркале, говорите вы, в нарциссовых зеркалах.

В россыпях золотых волос лотос скрыть

прирученный водой реки, как казалось – а с кем

не бывало, мне до сих пор все кажется – смерть —

река, в которую смотрится смерть, и отражается – смерть.

Но я не верю в завтрашнюю дурную погоду

оттого хотя бы, что законы игры предполагают развитие действия,

даже если игра – в кошки-мышки

и пожалуй, рано еще показывать кошачью прыть

пока я не почуяла воли, а воля ее не пустила яд

мне в кровь – да, но осени ждут по году,

не пропадать же году, и мне не собирать корешки

валерианы, скажем, для успокоения сердца —

и все оттого что яд в крови

меняет ее состав на травные соки лотоса – назови

это иначе – смертью – что не изменит дела

Ничто не изменит дела. Чертова лилия, предлагая власть,

избавляет себя от не удержавших ее, а мы

позволим себе роскошь отойти ко сну, слез не лия

о выбравших путь, забредших, куда колея завела,

куда стрела залетела —

к чертову семени, к ящерицам, по-над топями тьмы,

надписи с камня на распутьи не смыть, и пусть

будет, как есть, а есть – один путь, ее путь.

Жаркий день начинается цветом, пробившимся меж ресниц

с настойчивостью доброго вестника; цвет бел,

расщепленный на брызги радуги

кончиками ресниц, дрожащий огнями святого Эльма – вникать

в детали, однако, не время. Мимоходом заметим – дело

не терпит, и оно щекотливое – ловля ящериц,

а попробуй-ка взять их в руки!

заметим: чувство родства обоюдоостро,

им предвидимо и насылаемо вёдро.

Вообще, ящериц поймать невозможно,

разве что в сердце долины, у цветка чертова лотоса

из тех, с которыми говорили мы

из тех, что придут к полудню на материнские глины

здешней земли, поднявшей цветок, бессменные камни вокруг и сам

вздох камня, выпускающего на свет ящерицу, смертную душу свою,

грешно

возжелавшего иной части в мире, кроме ласки солнца и прикосновений

тьмы

– ящерицу, возвратившуюся к цветку, как ветер на круги своя

ибо круги наши пересеклись и стягивают края.

Нам осталось попросить о помощи, которая и будет дана

двумя из племени – помощи, обеим сулящей вероятную смерть,

то же – просительнице; как тут не вспомнить наречие

на котором «сейчас и здесь» читаемо как «нигде»[2] – и, изменив

порядок (от перемены мест…) – не правда ли, смел

народ, записавший «нигде» как «здесь» и «сейчас»? —

на миру нам и смерть красна:

заалелась, пытаясь перевести усмешку беспечности. Но с плеч

долой, из сердца вон заботу. Камень подняв, натыкаясь рукой

на режущие края,

возьмем заговоренную ящерицу; так же найдем вторую.

А думалось бы: сказать, что жизнь отошла – смотреть,

ангел за правым плечом. Так хоть смерть пытать нам – пытать – о чем?

тень за левым плечом.

И в оба уха по шепотку, и оба они об одном

и том же, а вывод: слева не черт,

а тайный советник – смерть

и уж после того, как он уличен,

одна подошла и вошла в ладонь,

солнце в чешуйках – где ни живет огонь.

Ладони не сжать, не обожгись,

да на воду дуя – дуй. И им-то как жить, смертным душам камней,

и каково – умирать?

Да камню потом каково – во плоти, глядишь, и выбило дурь

о том, что вторая взглянет в глаза – о чем ей глядеть, о ней

самой? О камнях? О том, что тьма искушает: «сгинь!»

что сгинувших – нас – собираем – рать,

а кто в ней – не разобрать?

И диво ли, что немного нас, добравшихся до утра.

Однако, нам не следовало бы путаться со словами;

заплутать в трех соснах легко и без помощи лешего.

Убедимся лучше, что очертания теней на прозрачном солнце просты

как каноны игры двух ящериц, человека и чертова семени; способ

ведения игр оставлял бы желать лучшего,

если бы время желать не вышло, если бы времени оставалось

не до поры пока тени утянут солнце за горизонт – простыть.

Скользнув, пропала, влилась в плоть камня, как умеет ящерица

нечеткая память о том, что Господь знает наши сердца.

Волокно агавы,

шип чойи с продетым насквозь волокном

дополняют ночь

до набора фигур, ею же расставляемых по полю чахлой травы,

по полю камня.

Солнце закатывается, вороний

крик долетает, должно быть, с реки, но сама река мне

не слышна – ко мне

обращено только напряжение времени, рвущаяся тетива, которую тронув,

рывком ослабим —

больше не выдержит,

дольше не оттянуть объяснения с ящерицами; сладим

с голосом и проследим

уплывание звука, произносимого как извне, и не найдем межи

между «извне»

и «внутри».

Внутри немного остается у дошедших до жизни такой, и нет

цепких корней,

цепь разомкнута по трещине в камне, отделяя себя от нас, и три

трефовые карты биты лилейной

однако, за нами ход.

Властью, разбросившей дол одной холстиной льняной,

собой плененной,

оправдаемся, и применившись к ночи, составим ей добрый приход —

я и моя охота.

Взяв первую, попросим прощения и помощи,

то и другое скоро понадобится нам – займемся портняжным делом.

Шипом чойи с волокном агавы, вдетым в него, орудуя как иглой

зашьем рот ящерице. Мера странна,

чтобы не молвить большего – не молвим, смотрим жизнь на излом

Потом, ящерицы разговорчивы, уйдет и ищи-свищи

кому рассказала узнанное для тебя, и с какой

стороны ожидать беды – или сколько там бед подряд

ибо спрашивающие ящериц не спрашивают зря.

Попросим ее пойти и увидеть за нас,

скажем, что сделали больно ей не по своей охоте,

но чтобы она поспешила вернуться к сестре

и не говорила с чужими. Про себя же подумаем: вольная

природа зрения ревнива к вольной природе звука, в том и находим