А. Ну, да. Ее родители пытались ей манипулировать.

Да, Артемис отказался жить с ней под одной крышей.

Ну, возможно, ей раньше в принципе не нравились собаки.

Но все эти проблемы отступили на второй план, когда наступил тот самый момент: ей нужно придумать имя!

Минако прекрасно знала, как назовет своего красавчика. Она практически сразу так окрестила Артемиса (ну, ровно до того момента, как тот открыл рот и отчитал ее за столь унизительное оскорбление в свой адрес).

Но ведь все не так плохо.

Ну, кроме того, что Мусик-Лапусик отказывался хоть на миллиметр сдвинуться с перил балкона.

— Пожалуйста, только не прыгай, — взмолилась к Мэлу (короткий вариант имени) Минако. — Мои родители с катушек съедут, посчитав меня психопаткой, доводящей собак до суицида.

Мэл очень ей нравился. С его неодобрительными пристальными взглядами, угрюмым настроением… Минако просто не могла не полюбить его. Да кто вообще мог перед ним устоять?

Тот взгляд, которым одарил ее Мэл, как бы говорил: «Да ты и есть доводящая до суицида собакоубийца». А еще: «Ты о чем думала, называя меня так? И, главное, чем?»

У Мэла никогда не наблюдалось склонности к подобного рода высказываниям, но сейчас, видимо, для них настало самое время (никогда не поздно начать!). Смерть казалась более привлекательным вариантом по сравнению с тем, что ему сулила жизнь с душевнобольной хозяйкой.

Его первым впечатлением о Минако Айно стало то, что она первоклассная безмозглая Барби.

Она взяла из приюта четырех собак, которые, к слову, явно не хотели, чтобы их оттуда забирали (видимо, Барби приняла их отчаянные вопли, протяжный вой и грозное рычание за… воодушевление?). Затем она раздала всех собак своим друзьям, успешно разделив их слаженную команду. И, что хуже всего, его самого она выбрала в качестве главной игрушки на неделю. То, что она вылетела из храма с ним под мышкой, стало для него неожиданностью, ведь ей, честно говоря, больше бы подошел гиперактивный ретривер, чем серьезный сибирский хаски.

Всю оставшуюся ночь он следил за ней, и то, что он узнал, повергло его в шок.

Его первое впечатление оказалось неверным, виной тому — недостаточное количество доказательной базы.

Сейчас же он мог с уверенностью заявить, что Минако Айно — больная на всю голову психопатка.

Она не ходила, а танцевала, прыгала, крутилась и совершала другие энергозатратные ненужные действия.

Она не говорила, а кричала, орала, шепталась или практиковалась в других вариантах манеры речи.

И все это он уловил лишь за тот маленький промежуток времени, что провел с ней.

А еще она много улыбалась. Не будь он собакой… нет, сейчас не об этом.

Суть в том, что абсолютно все в Минако Айно сводило его с ума. Он просто не мог разгадать ее.

Сегодня Минако проинформировала его — а она любила общаться с ним как с настоящим человеком, что, конечно, не редкость для людей, а в его случае даже приемлемо — что спать он может на коврике, а если ему понадобится воспользоваться уборной, то ему нужна вон та дверь.

Ей повезло, что он не совсем собака, в противном случае ее комната магическим образом превратилась бы в его личный туалет.

Но он безропотно подчинился, проспав на коврике, а что касается уборной, то он просто потерпит, пока не окажется на улице. Если его мозг и был больше человеческим, то тело все же оставалось собачьим.

Чем больше времени он проводил с ней, тем больше казалось, что все дефекты личности Минако (как он их называл) проявлялись с одной лишь целью — раздражать его.

Некоторые примеры.

Сегодня утром он проснулся от того, что Мина громко напевала, не стараясь даже попадать в ноты. Она безумно улыбалась без видимой на то причины, кружилась на месте и подпрыгивала. Он просто ее не понимал. Что так обрадовало эту девушку, что она решила распевать во все горло? Он никогда не встречал таких, как она: ни один человек не сравнится с ее чистотой и непорочностью, не говоря уже про искренность. И это безумно его коробило: в ней же должен скрываться какой-то порок. Может быть, она потеряла счет количеству мужчин, посетившим ее спальню (от этой мысли его сердце сжалось по какой-то неизведанной причине)? Или она мошенница? Не помогает старикам переходить через улицу или не оплачивает счета (даже это бы подошло)? В ней должно быть что-то неправильное, что-то такое, что помогло бы отнести ее в категорию «как и любая другая женщина».

И тут она совершает самую безобразную вещь на свете — начинает звать его уменьшительно-ласкательным именем. Она дает ему домашнее прозвище.

Конечно, другие женщины тоже пытались провернуть подобный трюк, но такие попытки моментально им пресекались. Но в этот раз он не мог ничего поделать — он не умел говорить, а потому не мог ей растолковать, что ни в одной Вселенной к нему не будут обращаться столь отвратительно.

Спустя год, проведенном в теле собаки, он почти смирился со своим положением, тем более, ему оставалось пробыть в таком виде всего ничего, но дурацкое имя все-таки оказалось сильнее него.

— Мусик-Лапусик — замечательное имя, правда? — промурлыкала Минако, расчесывая ему шерстку и поглаживая (к его величайшему стыду).

Всего пять слогов его нового имени в одночасье разрушили годами выстроенную непробиваемую стену спокойствия: никогда в жизни он не чувствовал столько всего одновременно, ни на что он так не реагировал.

Он выл. Лаял. Рычал. Словом, делал все, чтобы эта клуша поняла, что ей не удастся унизить его подобным образом. Но будучи сумасшедшей нестабильной барышней, а именно такой была Минако Айно, она приняла все его действия за знак полного одобрения.

Он задумался. Ему надо было проветрить голову, поэтому он и вышел на балкон — закатывать сцены, все-таки, не его стезя.

Но Мина растолковала его действия иначе: она решила, что он хочет покончить жизнь самоубийством или чего еще хуже. Он же СОБАКА. Неужели она не понимает, что собаки мыслят иначе? И не важно, что он сам мыслил далеко не как животное.

И Минако вела себя так, словно пес, грозящийся сброситься с балкона пятого этажа, для нее являлся обычным делом: она стояла рядом с ним, умоляя не прыгать вниз.

Если бы не его спутанные мысли, он бы даже, возможно, назвал бы эту ситуацию забавной.

— Я тебе заплачу, — взмолилась она, словно деньги могли как-то помочь его собачьей морде.

Он зарычал в ответ, мысленно транслируя ей, что все, что ему нужно, это вновь стать человеком. А, и сменить имя, пожалуйста.

Или хотя бы просто оставить его в покое.

Но Минако чуждо понятие покоя.

— А что насчет большого сочного стейка?

Соблазнительно, но нет.

— Может, купим тебе новую пару обуви? Поход в обувной всегда помогает мне почувствовать себя лучше и… избавиться от суицидальных мыслей.

Обувь? И что, прикажете, ему с ней делать?

Минако уже начала переминаться с ноги на ногу, явно теряя терпение. Он почувствовал, как начинает самодовольно улыбаться, но тут же себя одернул — поведение Мины не милое, напомнил он себе, оно не сулит ничего хорошего.

— А что насчет кота, с которым ты сможешь играть? Я могу тебе принести замечательный пушистый шарик, за которым ты сможешь весело носиться днями напролет.

ГАВ!

— Ладно! — раздраженно бросила Мина. — Продолжай упрямиться. Но тебе следует знать, что я не собираюсь поощрять подобное поведение. Чтоб ты знал… — В ее детских голубых глазах вдруг загорелась искорка, которую он уже знал как самую страшную и опасную вещь на свете.

Неужели у человека (хм, у собаки) не может просто случиться нервного срыва? Разве его нельзя ненадолго оставить одного? Весь вид Минако говорил о том, что она собиралась выкинуть что-то невероятно бестолковое.

И она не разочаровала.

Минако уселась на перила, свесив ноги над пропастью.

— Если спрыгнешь, то я полечу за тобой, — объявила она.

Полный атас.

Фраза «пока смерть не разлучит нас» воспринимается Минако на совершенно ином уровне.