Покойник возвышался над компанией, подавшись вперед всем телом. Потом он взял кухонный нож и с треском вогнал его по самую рукоятку в стол – глядя в меня! И вышел из-за стола, опрокинув стул. И двинулся к балкону – то есть, ко мне…

Я стоял, ждал, а он приближался – широкий и паскудный, как улыбка на его роже, растопырив свои грабли со скрюченными и окоченевшими серыми пальцами.

Когда он был уже на пороге, стоял пожирал своими невидимками весь мой страх и ужас (в это время что-то с грохотом обвалилось в комнате, а внутри меня лопнула струна, удерживавшая все мои жизненные силы, но я почему-то все еще не умирал и не умирал, а это пугало стояло на пороге и пугало, но не приближалось, хотя и не удалялось тоже) – в это самое время на меня и снизошло радостное, как покой, великое знание: Я СПЛЮ, И ВСЕ ЭТО МНЕ ТОЛЬКО СНИТСЯ! И я поверил. И с этим новым своим знанием, но ничем не выказывая его, приготовился ждать, что будет дальше, решив про себя, что проснусь только в самом крайнем случае. А покойник стоял на пороге, подозрительно на меня поглядывал и не шевелился. А потом перестал улыбаться и безвольно растворил свою пасть, при этом глаза его ввалились, оставив после себя два черные провала, – неприятное зрелище! – и я решил, что с меня хватит и пора просыпаться. Проснусь – и поудивляюсь на свои страхи и глупые фантазии: приснится же такое! Расскажу этот сон кому-то, – и мы вместе посмеемся. Запишу на бумаге, – вот будет занимательное чтение для любителей остренького, на ночь глядя! Когда проснусь… Но я почему-то не просыпался! Я напрочь позабыл, как это делается. Да и знал ли когда-нибудь? Да кто-нибудь знает ли – как?

Сквозь сон ко мне стучалась жизнь, мир, в котором меня сейчас не было, – а я спал и не знал, как ему помочь вернуть мне мое бытие. Как это обычно бывает: или команда «подъем!» или звонок будильника, или – что? Мой-то будильник молчал…

Нелепейшая ситуация! И если бы хоть снилось что-то приличное, а так…

Не вечно же мне торчать на этом безобразном балконе?!

Но нет, видно, не вечно.

Страшила тоже решил, что так дольше продолжаться не может – между жизнью и смертью, сном и явью, когда самая главная его тайна (что он лишь плод моей фантазии, сон) уже не тайна, – и он собрал свои челюсти в подобие улыбки и кивнул мне снисходительно, как палач приговоренному. И я тоже кивнул ему, обмирая от ужаса…

Просыпайся, Сергей! Напрягись, ну! Проснись, проснись, проснись! – но только слабость навалилась на меня своим толстым брюхом, придавила – не продохнуть!

И мертвец снова двинулся на меня…

В последний момент страшила вдруг превратился в моего старинного приятеля Вольдемара. Он крепко хлопнул меня по плечу и сказал, что это была его глупая шутка – розыгрыш с мертвецом, что вся эта фантасмагория подстроена его бредовой фантазией – даже девушка Мария. И Мария подтвердила с извиняющейся улыбкой: «Да, милый! Я спала с тобой по его прихоти. Но это же так смешно, правда?» А я спросил их, зачем? И он ответил: просто так! Им обоим, мол, было скучно, и они решили развлечься таким способом, умотав меня до самого края

– Не в кайфе финиш, яд прикола – в умате! – сказал Вольдемар.

Очень убедительно оба они говорили, очень понятными для меня словами и выражениями – даже подозрительно близкими мне, МОИМИ словами и выражениями! (Ведь после своего ОТКРЫТИЯ, я стал чертовски мнителен!) А Мария вдруг сказала:

– Ну и что же, что во сне? Чем тебе это не нравится? – и повернулась к Вольдемару: – Не бойся, он ничего плохого нам не сделает…

Кто кого уговаривал: она его, или она меня, или это я сам себя уговаривал? Или это была вынужденная защитная реакция сознания на непостижимость случившегося, его адаптация к новым условиям существования – жизни во сне?! Сознание будто хотело зажмуриться, сунуть голову в песок – чтобы не свихнуться или не умереть от ужаса.

И вот тут только я окончательно понял, что проснуться мне уже, как говорится, не суждено никогда…

И не проснулся!

И до сих пор так ни разу и не просыпался…

Я все-таки добрался до пляжа и моря, просолил, прокоптил и провялил себя безо всякого удовольствия и пользы, но – во сне!

Я понимаю, лето было душным до умопомрачения, и в такое лето могло произойти все, что угодно. Но то, что случилось со мной – невероятно! И я даже не знаю, как об этом сообщить людям, – ведь я не могу проснуться! Может быть, это послание как-то дойдет до них, и меня разбудят? Хотя… это уж точно – бредовая идея!

Лето было душным…

Но вот теперь – холодная осень, и надвигается студеная зима, и придет весна. Дни идут, и приходят ночи. И я пытаюсь заснуть – в тайной надежде ПРОСНУТЬСЯ – и не могу! И успокаиваюсь только с утренним светом, – и нет этому предела!

Осень. Мочалом повисла береза,

бледная немочь.

Стылая ночь

давит в окно запотевшее слезы.

Хочешь уснуть –

да проснуться невмочь!

Как я живу, Господи?

Дай мне силы проснуться!

Вокруг была непроницаемая темнота и духота, но это не смущало, потому что я лежал, думал, анализировал и мог ВСПОМИНАТЬ.

Никогда раньше не видал таких убедительных снов! Причем ситуации, люди и даже места действий были мне совершенно незнакомы, за исключением Вольдемара, с которым мы еще в детстве водили дружбу, а потом учились в университете, и у нас даже были какие-то общие дела. Но ведь он жив-здоров – это раз! Во-вторых, я никогда не боялся его. И самое интересное: что это за Мария за такая? Лица я толком не запомнил, но знаю наверняка, что она не была ни одной из прежних моих подружек…

А почему так темно? Не во сне ли я опять? Говорят, бывает: просыпаешься от одного кошмара, чтобы тут же очутиться в другом. Надо себя ущипнуть: если будет больно, значит это не сон. А если не будет? А почему так душно?

…Сергей срывает с лица полотенце и садится в постели, отбросив одеяло. Это тюремная камера. Сопят и храпят во сне заключенные. Утро. Бледнеет дежурная лампочка над дверью. Шконка Сергея в глубине камеры, у окна, на нижнем ярусе. Стукает, открываясь, кормушка на двери, и громкий голос врывается в помещение:

– Подъем!!! Трудовые резервы…

Камера отвечает сопением и храпом. Сергей вздыхает:

– Дивный сон!

Ложится и закрывает глаза.

Был теплый воскресный день сентября. Мальчик Вольдемар играл с ребятами в войну на стройплощадке, среди остатков бетонных плит, груд кирпича, поломанных дверных обналичек и оконных рам. Строительство вступило в завершающую фазу отделочных работ, но и они не велись в тот день по причине выходного. Сторож отпустил приятеля, убрал посуду и закуску и теперь удовлетворенно дремал. Помех игре не было.

Видимо то, что никаких реальных помех и угроз «партизану» Вольдемару не было, он переполз через рельсы еще не убранного крана, подобрался к груде битого кирпича, выбрал осколок по руке, прикинул расстояние и швырнул свою «гранату» в окно первого этажа.

Звон стекла разбудил сторожа. Он вскочил на ноги, заметил ребят и закричал страшным со сна голосом. Ребятня бросилась наутек.

Волька остался лежать на своем месте. Он видел, как носится сторож, безуспешно пытаясь поймать кого-нибудь, как ребята ловкими перебежками покидают строительную площадку, как суетится друг Сергей на бетонных плитах, не решаясь прыгнуть вниз. Сторож тоже заметил его. И тут Сергей прыгнул. Он, наверное, зацепился ногой, потому что перевернулся и упал навзничь. И не смог подняться. Даже не попытался. Это очень удивило и разозлило Вольдемара и он крикнул:

– Серенька! Дурак! Спасайся!

Но ни сторож, ни друг Сергей не обратили на этот крик никакого внимания: Серенька лежал, а старик стоял над ним. Вольдемар вышел из своего убежища и подошел, изображая из себя постороннего. Но сторожа обмануть было невозможно, и уже через секунду он крутил Вольдемару ухо, ругался матом и все время пытался узнать, – мальчик никак не мог понять, что именно.