Затем следовали всякие расспросы, советы и пожелания, а в конце письма, после тонких дипломатических рассуждений на тему о бережливости и экономии, излагалась просьба: прислать триста рублей на ремонт квартирки, «чтобы к праздникам все сделать, как у людей — и побелить, и покрасить, и починить кое-что…»

Письмо старухи Крылышкиной в канцелярии областного учреждения вскрыли и, не разобравшись в нем (отчасти это произошло, надо полагать, потому, что фамилии у матери и сына были разные), передали его в отдел жалоб и заявлений — Брускову Зиновию Ивановичу.

Это был полный, средних лет мужчина в очках на большом розовом носу, очень строгий на вид.

В отделе работали главным образом молодые девушки, которых Зиновий Иванович любил учить уму-разуму.

— Жалобы и письма, девочки, — говорил он, грозно поднимая указательный перст, — это сложная штука. Даже читать письма надо умеючи. Самое главное для нас, девочки, — это сразу схватить суть. Люди пишут длинно, отвлеченно, семь верст до небес, и все лесом. Эти экивоки, девочки, надо отбрасывать беспощадно, а то утонете в подробностях, но так и не схватите суть. Я лично сразу схватываю суть в любом письме. А когда ты схватил суть, тогда уже все ясно — что к чему и куда…

Надо видеть Зиновия Ивановича в действии! Он сидит за своим столом с красным карандашом в руке. Розовый нос его от сильного умственного напряжения лоснится и сияет. Перед ним папка с письмами и жалобами.

Зиновий Иванович берет письмо, мгновенно пробегает его глазами, «схватив суть», подчеркивает красным карандашом нужные места и тут же сочиняет ответ. Ответы он пишет кратко, не мудрствуя лукаво, по раз и навсегда установленному образцу: «Вам отказано»… «Ваша жалоба будет расследована»… «Ваше заявление мы переслали в район на рассмотрение, куда Вам и надлежит обратиться».

На то, чтобы внести в эти закостенелые канцелярские формулы хотя бы капельку человеческого тепла, смысла, показать жалобщику, что письмо его действительно прочитали и действительно в нем разобрались, — на это у Зиновия Ивановича не хватает ни сердца, ни воображения.

Для него главное — побыстрее разделаться с папкой, лежащей на столе!

Быстрое, почти молниеносное движение карандаша — раз-раз! — и с письмом покончено. Из папки извлекается новое письмо, карандаш снова приведен в действие: раз-раз! — и со вторым покончено. С такой быстротой только степной ястреб когтит цыплят, падая из поднебесья на зазевавшихся курицыных детей. Удар — и лишь желтый пух носится в знойном мареве летнего полудня!

Не раз молодые сотрудницы отдела жалоб и коммунисты учреждения говорили Степану Петровичу Сударину, что Брусков обюрократился и что, дескать, пора его «освежить», даже в стенгазете его продернули, но Сударин каждый раз брал его под свою защиту.

— Брусков — хороший работник, — отвечал критикам Степан Петрович. — На жалобы вовремя отвечает? Вовремя!.. Заявления разбирает быстро? Быстро!.. Завала у него нету? Нету!.. Товарищ четко работает!

Ему возражали:

— А вы посмотрите, как он отвечает на жалобы, Степан Петрович!

— Нельзя же от него требовать, чтобы он писал, как… Лев Толстой.

…Над письмом Анфисы Сергеевны Брусков раздумывал недолго. Обращение «дорогой сынок» его ничуть не смутило: пенсионеры и в особенности старухи пенсионерки и не так еще величали Сударина в своих письмах и заявлениях.

Фразу: «Пишу тебе в этом месяце третий раз, а ответа все нет да нет» — он жирно подчеркнул красным карандашом и, оторвавшись от письма, громко, на весь отдел, заявил:

— Девочки! Надо проверить, почему Крылышкиной А. С. не отвечали на письма. Безобразие!

Всю середину письма он пропустил и уже в конце «схватил суть»: старуха просит пособия на ремонт квартиры.

Красный карандаш мелькнул, как молния, — раз-раз! — ответ Анфисе Сергеевне был готов:

«Ваше письмо направлено в райсобес, куда вам и надлежит обратиться».

В тот же день Степан Петрович, не читая, подписал в числе других бумаг, заготовленных Брусковым, две бумажки: одну — в райсобес, а другую — собственной матери.

…Получив из области письмо Крылышкиной с препроводительным отношением, подписанным самим Судариным, заведующий райсобесом Герасим Никитич Конский — новый человек в городе Р., тихий, склонный к созерцательности и большой любитель ловли окуней на удочку, — впал в состояние некоего умственного столбняка.

— В чем дело? Определенно частное письмо! Но зачем тогда к нему пришпилено официальное отношение? Направляется на рассмотрение?

Он прочитал письмо Анфисы Сергеевны еще раз — и ничего не понял. Прочитал третий раз — и опять не понял. Что за напасть!

Недоумение его рассеяла секретарша Любовь Николаевна Козликова, толстощекая хохотушка, местная уроженка, которую Герасим Никитич с отеческой простотой звал просто Любашей.

— Герасим Никитич! — сказала Любаша, войдя в скромный, с фанерными стенами, кабинетик Конского. — Там вас эта старуха дожидается, Крылышкина. Примете?

Герасим Никитич посмотрел на румяную секретаршу и жалобно произнес:

— Я, Любаша, никак не могу в толк взять: зачем область письмо Крылышкиной нам переслала?.. Крылышкина пишет какому-то своему сынку… о семейных делах… При чем здесь райсобес — хоть убей не пойму!

— Так ведь Крылышкина-то приходится мамашей товарищу Сударину, Герасим Никитич! — сказала осведомленная Любаша. — Вам потому и переслали. Понятно?

— Понятно… Странно только, что товарищ Сударин семейные свои дела… Хотя… просите!

Анфиса Сергеевна, получив из областного учреждения бумажку, предлагавшую ей обратиться в район, тоже ничего не поняла и недоумевала не меньше Конского. Войдя в его кабинет, она хотела было сказать что ей, собственно говоря, ничего не нужно от райсобеса, но Герасим Никитич не дал ей даже рта раскрыть.

— Садитесь, Анфиса Сергеевна, садитесь! — радушно суетился он, усаживая старуху. — А я, признаться, и не знал, что вы приходитесь мамашей Степану Петровичу… Нехорошо с вашей стороны такое инкогнито соблюдать, Анфиса Сергеевна, нехорошо… Пришли бы прямо ко мне, я бы и без письма меры принял…

— А я, товарищ Конский…

— И слушать не хочу!.. Все будет в порядочке, Анфиса Сергеевна! Завтра пришлю мастеров, и… запустим машину. Сделаем вам ремонтик!.. Вы не стесняйтесь, говорите прямо, что вам нужно! А будете писать Степану Петровичу, передайте привет!

Старуха Крылышкина подумала, что «Степушке с горки виднее», и сказала:

— Я никому нигде не говорю, что я Степина мать. Кто знает — пусть знает, а кто не знает — тому и знать незачем, — и не стала протестовать.

Р. — маленький городок. Люди в нем живут на виду друг у друга. Вскоре многие жители узнали, что квартирку старухи Крылышкиной райсобес отремонтировал по распоряжению ее сына, областного начальника, за государственный счет, и, конечно, нашлись такие, которые этот поступок Сударина строго осудили.

А сотрудник местного музея краеведения Соков послал в областную газету письмо, в котором весьма живописно описал это происшествие, обвиняя С. П. Сударина в использовании служебного положения, а тихого Конского — в подхалимстве.

Редактор областной газеты, прочитав письмо Сокова, обрадовался и сказал работнику отдела писем:

— Интересный материальчик! Фельетон, пожалуй, можно будет соорудить. Но кое-что тут еще не ясно. Надо запросить Сударина, на каком основании и по каким мотивам был произведен ремонт у Крылышкиной. Посмотрим, что он ответит. И тогда уже!..

Запрос редакции поступил в областное учреждение и попал… на стол к Брускову!

Зиновий Иванович «схватил суть» и в одно мгновенье ока сочинил ответ редакции: «По вашему запросу производится расследование» — и бумажку в райсобес, в город Р. — Конскому: «Сообщите, на каком основании и по каким мотивам был произведен ремонт квартиры гр. Крылышкиной, проживающей в городе Р.». Обе бумажки подписал сам Брусков, так как Сударин был на каком-то совещании, и отправил по назначению.