— Молодец, Ваня, во-время поспел! А то каменщики уже вчистую подобрали.

Мирная жизнь, мирный созидательный труд — да что же лучшего может пожелать себе человек за короткие в сущности сроки своего существования на земле!

Ковров и Зубков трудились так же хорошо, как и воевали, — обходились без аварий, без капитального ремонта: стали передовиками не на словах, а на деле. Портрет Коврова даже в газету попал: стоит шофер у своего до блеска отмытого «ЗИСа» — пятки вместе, носки врозь, кепочка — слегка набекрень, по-гвардейски!..

По выходным дням друзья обязательно встречались: или Ковров с женой Клавой и детьми Леной и Нюрой придет к Зубкову, или Зубков со своей Лелей и сыном Алешкой (уже после войны родился) пожалует в гости к Коврову. А то в театр соберутся или в кино. А летом уж обязательно на лоно природы: в Сокольники, Измайлово или по каналу теплоходом в Березовую рощу, или в Солнечную поляну. Сядут на вольном воздухе под дубок, расстелют скатерть-самобранку, смотрят на голубую воду канала, на белые паруса спортивных яхт, на своих ребятишек, играющих в пятнашки на берегу, и ведут неторопливый разговор.

— Хорошо! — скажет Вася Ковров.

— Чего лучше! — подтвердит Ваня Зубков.

— А почему — хорошо? Можешь ответить, Ваня?

— Философствовать хочешь, Вася? Изволь! Хорошо нам потому, что солнышко наше мирное, ласковое. Посмотри, как речка играет, как березки красуются, послушай, как люди поют, как ребята смеются…

— Мысль твою я понимаю, Ваня! — перебьет дружка нетерпеливый Ковров. — Мир — это великая вещь! Но главное, по-моему, еще в том, что рабочая наша совесть чиста. Работаем мы с тобой на своем участке хорошо, — потому и чувствуем себя хорошо! Возьмем тебя. Я, как твой товарищ, должен тебе прямо сказать: ты в своей транспортной работе кое-чего достиг! Достиг, Ваня, достиг!..

— А ты, Вася, разве не достиг?! О ком в газетах пишут? О Василии Коврове!..

Тут, конечно, Клава Коврова вмешается:

— Хватит вам уже друг дружку хвалить, гвардейцы!

Леля Зубкова подхватит:

— Вы, ребята, как в басне Крылова: кукушка хвалит петуха. И так уж красные сидите. Нахвалились!..

— На свежем воздухе — можно! — скажет Ковров.

— Ветерком провеет — и ничего! — подтвердит Зубков.

И опять вьется кудрявым дымком душевный разговор.

— Только бы, Вася, война не помешала! — скажет Зубков.

— Нас не тронут — мы не тронем! — ответит Ковров.

— Но если уж тронут — пусть не обижаются!

…Однажды, в воскресенье, пришел Ковров в гости к Зубкову и еще с порога, не здороваясь, закричал:

— Ваня, знаешь, кого я встретил вчера?! Сухонкина!

— Что ты говоришь?! Живой?

— Живой наш кашевар!.. Здравствуй, Леля! Ленька, Нюрочка, берите Алешку, бегите на двор!.. Обожди, Ваня, сейчас все расскажу по порядку.

Ковров сел, закурил, стал рассказывать:

— Ну-с, гоню, значит, с грузом по Можайке, вижу — у обочины загорает «победа». Капот раскрыт, в моторе копается водитель. Помахал мне рукой и опять носом в мотор. Торможу, съезжаю на обочину. Замечаю: вид у водителя очень грустный: значит, думаю, плохие у него дела. А он продолжает копаться в моторе, бурчит себе под нос крепкие слова. Спрашиваю: «Что там у тебя, дружок?» Он оборачивается, смотрю: батюшки мои, это же Сухонкин. «Кашевар, ты?!» — «Я, старшина, я!..» — «Что ты здесь делаешь?» — «Да вот, видишь, не идет машина никак, а почему не идет — понять невозможно…» — «Сейчас получишь авторитетную техническую консультацию…»

— Какой он из себя, наш кашевар? — спросил Зубков.

— Да все такой же: тощий, смирный, нос, как руль, только будто еще длиннее стал. Вылез я из кабины, посмотрел у него мотор: искра есть, зажигание в порядке. Спрашиваю: «Ты подачу-то проверил?» — «Нет». — «Какой же ты после этого водитель, голова садовая? Дай шланг!» Взял шланг, продул — мотор заработал. Пяти минут не прошло. Он в затылке чешет: «А я, говорит, уже минут сорок бьюсь!» Разговаривать нам некогда было: оба спешили. Я его адрес записал, звал в гости. А работает он на ткацкой фабрике.

— Водителем? — спросил Зубков.

— Думаю, на «персоналке» у директора или у главного инженера. Но какой же он водитель, сам посуди. Горе одно!.. Не сегодня-завтра выгонят!..

Долго говорили друзья об этой встрече, жалели беднягу Сухонкина, который, видать, отстал от товарищей, не сумел выйти на широкую дорогу жизни, вспомнили фронтовые деньки, окончательно расчувствовались, и Ковров сказал:

— Я считаю, что мы должны помочь нашему боевому товарищу. Наш долг — сделать из Сухонкина настоящего водителя. Возьмем его на буксир, Ваня, будем учить!..

— Возьмем, Вася, — тотчас согласился с другом Зубков. — Прямо сейчас пойдем к нему и возьмем!..

Жены зашумели было против, дескать — поздно уже, но Ковров и Зубков так решительно поднялись из-за стола, что Клаве с Лелей пришлось смириться. Женщины остались дома, а мужья их поехали к Сухонкину.

Кашевар принял друзей хорошо, познакомил со своей женой — Антониной, показал спавшую блаженным сном двухлетнюю Майю и усадил за стол. Проворная, красивая Антонина быстро приготовила все необходимое для встречи старых боевых товарищей. Сухонкин предложил тост за счастливое свидание, но Ковров остановил его и сказал:

— Обожди, кашевар! Сначала мы должны тебе сообщить кое-что. Мы с Ваней будем тебе помогать, это ты имей в виду!..

— Мы тебя, Петя, на буксир берем! — подтвердил Зубков.

Сухонкин поморгал глазами, но ничего не ответил.

— Мотор будешь с нами изучать по выходным! — продолжал Ковров сурово, по-старшински. — А то какой же ты водитель, когда в самых пустяках не разбираешься! Ты меня извини, но за вчерашнее тебя, Петя, надо было носом твоим длинным в подачу потыкать!..

— Сейчас, Петя, нельзя без технических знаний! — подхватил Зубков. — Время не то! Учиться тебе надо, расти!.. Тем более что ты на «персоналке» работаешь!..

— На какой «персоналке»? — сказал Сухонкин, все еще моргая глазами. — Я на фабрике наладчиком станков работаю, а не водителем!

— Постой, а машина чья же?

— Машина — моя собственная! — сказал Сухонкин. — На премию купил!..

Теперь пришлось самим друзьям поморгать глазами.

— А вы что, товарищи, газет не читаете? — сказала Антонина с улыбочкой. — Он ведь у меня знаменитым стал…

— Вместе с инженером Комаровым и еще некоторыми нашими ребятами… станочек один мы сконструировали, — пояснил Сухонкин.

— Проглядели! — сказал Ковров и строго взглянул на Зубкова.

— Проморгали, — подтвердил Зубков и виновато посмотрел на Коврова.

Много в этот вечер смеялись в комнате Сухонкина, долго шел душевный разговор. А потом Ковров предложил тост за хозяина, который «достиг вершины на производстве и в жизни». Но Сухонкин тост этот решительно отклонил.

— Я, товарищи, дорогие мои, не считаю, что я «достиг вершины», — сказал Сухонкин. — Я, если хотите знать, собой ни разу еще доволен не был. Вот сидит во мне какой-то червяк и точит, и точит, и точит!.. Беспокойство такое за сердце берет, — места себе не нахожу!.. Взять — этот станок наш!.. Хороший станок, — нечего, как говорится, бога гневить. А ведь — не предел! И появилась у меня новая одна мыслишка. Вы хоть в нашем деле мало понимаете, как и я в вашем, но все же — вы ведь техники и ребята мозговитые… Я вам сейчас один чертежик покажу…

…Возвращались Ковров и Зубков от Сухонкина поздно ночью, пешком. Шли по уснувшей Москве и молчали. Не хотелось говорить — какая-то смутная тревога заставляла друзей тяжело вздыхать да посматривать на далекие звезды.

Уж не червяк ли беспокойства проснулся в их сердцах после встречи с бывшим кашеваром?!

1952

Во дворе большого нового дома стоял маленький — на три квартирки — домик, такой ветхий, что казалось чудом, как он держится «на ногах».