«Ты самый отвратительный и злобный критик, которого я встречала», - сказала моя главредша. Я воспринял это как комплимент.
Я шатался по клубам и знакомился со всеми группами московского андеграунда и даже ниже. В них было много претенциозности и почти подростковой самоуверенности. Фанатичная задрочка на технике без видимого результата и какого-либо проявления творчества и собственного «я».
Ясно из этого было лишь одно – они все просто играют в рок-звёзд. Им нравилось подражать своим кумирам в устаревших музыкальных наворотах и стиле одежды. Среди них были девочки в корсетах, пытающиеся петь как Тарья Турунен, немытые металлисты, взрощённые на «Арии», пытающиеся стать вторыми или даже третьими «Iron Maiden », безликие клоны «Motley Crue», ебучая тёмная электронщина, и это не считая откровенно говнарских команд, от которых уши начинают кровоточить.
Я тогда подался играть на басу в группу, наполовину состоящую из баб. Мне нужна была практика и хоть какое-то движение, но вместо этого я получал только нервотрёпку.
Кролик снова нарисовалась рядом, чувствуя исходящую от меня ауру халявы.
Временами мы подрабатывали, снимаясь в разных передачах и сериалах в роли фриков и неформалов. Работа была непыльная и весьма халявная. От нас ничего не требовалось, кроме как выглядеть максимально дико. За это время я повидал немало странных личностей и одного известного актёра, который был вусмерть пьян и бегал по коридорам в женском платье. Большинство людей, что окружали меня на съёмках, свято верили, что это является для них путём к славе. Им казалось, что попадание в телеящик – это шанс стать звездой. Я же воспринимал это как очередное развлечение.
Самой халявой была массовка в передачах. Мы просто забирались под трибуны и сидели там весь съёмочный день. Там, снаружи, толпилось отвратительное быдло и пенсионеры, для которых эти полторы тысячи рублей за пять часов сидения на жопе были существенными деньгами. Нам же этого хватало на один рейд по барам. В конце мы выползали из подполья, забирали свои деньги и шли кутить.
В этом времени была какая-то сладкая беззаботность, наставшая после депрессивных обострений ранней осени. Мне было легко.
Кролик позвонила в одну из ноябрьских ночей:
- Ты идёшь на пати «Dark Night»?
- Придётся, - вздохнул я.
- Возьми меня с собой! Там будет кое-кто, кого мне надо увидеть! – она почти кричала.
- Тогда почему этот кое-кто не возьмёт тебя с собой? – скептически спросил я.
В трубке послышался тяжёлый вздох.
- Потому что я не могу просить, я стесняюсь.
- Ну ладно, - ответил я. – С тебя пиво… всю ночь.
- Раньше мужчины требовали секса всю ночь, теперь пиво, - рассмеялась она.
- Времена меняются.
В тот вечер я надел свой чёрный костюм из секонд-хенда. Мне казалось, что у него хорошая аура, что он мог принадлежать какому-то успешному человеку, а теперь его таскает полунищий и вечно голодный поэт. Я позволил себе слегка накрасить глаза, словно ностальгируя по второй половине нулевых, дням моего отрочества на Патриарших и Чистых прудах. Ныне тусовка переместилась в клубы, а через пару лет совсем рассосётся. Но это общество было слишком гнилым, чтобы по нему ностальгировать. Так альтернативная культура в России мутирует в клубную, чтобы потом перевариться целиком и без остатка.
Я наблюдал со стороны все метаморфозы уличной культуры. Алкоголично-наркоманская система постсовковых неохиппи мутирует в движение ролевиков и фолкеров. Молодая панковская поросль из непонятых обществом детей переходит в готы, те со временем, отбросив романтический флёр, становятся эмарями. А затем всё поглощают хипстеры и культура священного потреблядства. Вечно в России всё через задницу. Я много раз говорил и писал в своих статьях, что субкультуры здесь просто невозможны по причине того, что находясь в культурном вакууме, Россия не прошла тех вех развития общества, в которых зарождались те или иные субкультуры. Всё это было лишь объектом немого перенимания у Запада всего, что попадалось под руку – музыки, одежды, идеологии. Об этом можно рассуждать ещё долго, хватило бы на целую диссертацию.
А пока я торчал в клубе, наслаждаясь огнями угасающей альтернативной культуры. Я корябал заметки в своём блокноте, так как в те времена ещё не дружил с гаджетами вроде планшетов или смартфонов. Кролик крутилась вокруг меня, порой делая короткие пробежки по залу в поисках знакомых.
Первая группа играла унылый вторичный хеви. Играли они неплохо: мощные риффы, изъёбистое соло, высокий голос вокалиста. Ему немного не хватало диапазона, но здесь это мало кого волновало. Звук в наших клубах всегда оставался хреновым. Слушая это, я думал «Зачем? Зачем вообще играть, если ты не можешь сказать ничего нового?» Метал исчерпал себя, он так же мёртв, как и рок-н-ролл. Да всё здесь, чёрт возьми, давно было мертво. Этим мужикам лет за тридцать, а они продолжают лабать музыку юности своих отцов.
Далее вышла какая-то группа с девочкой на вокале. Что-то вроде заезженного поп-панка с текстами про любовь и быт. Через их музыку сквозило откровенное гаражное дилетантство. Я бы всё простил, если бы вокалистка так не лажала. Затем были какие-то безликие хипстеры с унылым инструменталом, что-то вроде пост-рока, но это совсем не отложилось в моей памяти.
Кролик всё же нашла, кого искала. Это был длинноволосый готичный чувак. Такой типаж слишком часто встречается в тусовке, чтобы быть хоть сколько-то примечательным.
- Это Герман, - сказала она, представив нас друг другу. – Он учил меня играть на гитаре.
- Мне тут кто-то передал, что ты обязательно напишешь про нас гадости, - сказал он, ухмыляясь.
- Если попросите, обязательно напишу, - ответил я.
Так я впервые узрел того, кому суждено было стать знаменитым. Мы ещё каких-то пару секунд продолжали буравить друг друга взглядом. Говорят, что «тему» видно сразу. Я усмехнулся про себя, отводя глаза к своему листку с заметками (главное не проебать).
- Мне пора на сцену, – сказал он, поспешно покидая нас.
- Это твоя вселенская любовь? – спросил я у Кролика. – Тяжело было найти кого-то получше?
Она ничего не ответила, садясь рядом.
Когда «Opium Crow» вышли на сцену, я ничего не почувствовал. На моём месте многие бы сказали, что сразу разглядели звезд, но тогда в них не было ровным счётом ничего выдающегося. Они напоминали мне не самый лучший клон «London After Midnight», разве что с менее электронным звучанием и русскими текстами. Они даже не казались мне группой, а просто набором из разных людей, которых заставили играть что-то одно.
Кролик расхваливала мне охуитительную игру Германа. Мне же было как-то наплевать – я не понимал, почему музыканты дрочат на технику и скорость, но забивают на красоту партий. Мир кишел техничными музыкантами, но был полон ***вых аранжировщиков.
Мне категорически не нравились клавиши и наличие в группе этой готишной бабы в корсете, это наводило на ассоциации с унылым симфо-готик-металом.
Вокалист с торчащими обесцвеченными волосами и адским макияжем напомнил мне всё того же Бреннана из «LAM» в период буйной молодости. Голос был слишком неуверенным, но, в то же время, это походило на блестящее дилетантство. Никаким академом там и не пахло, зато он обладал большим диапазоном. Тексты показались мне намеренно шизоидными, хотя мне попалась пара годных метафор.
Они закончили песней «Bauhaus» - «She’s In Parties». Я думаю, им самим было смешно от этих игр в готику и попыток воскресить «Batсave».
После выступления мы пили пиво в гримёрке. Я вообще все концерты и пати люблю проводить за сценой, так ты чувствуешь себя принадлежащим к чему-то высшему, хотя на деле всё это - игра. Моя игра в крутую прессу. Сейчас я мог мнить себя репортёром «Rolling Stone». На самом деле, журналисты - такие же вши рок-н-ролла, как и группис. Кролик обхаживала Германа, но он оставался холоден к её ****скому обаянию. У подобных пафосных типов есть доступ к шлюхам покруче, если его, конечно, вообще интересовали женщины.
