А лет через пять увижу Призрака или Германа на кассе в Ашане с жирной женой и выводком детей, покупающего запас продуктов на неделю и сральную бумагу. Макса Тота я там не увижу, он обязательно сторчится и сдохнет. Ближе к тридцати половина моих друзей женится и скатится в говно, остальные найдут свою смерть в обшарпанных притонах или под колёсами машин. Я даже не знаю, что этого хуже.
Из запоя выйти можно, а вот от семьи-детей-кредитов-бытовухи хуй отвяжешься. Это твой конец.
Мне кажется, когда дети, говорят, что хотят посветить жизнь творчеству, то вместо того, чтобы водить их в секции и взращивать талант, им лучше сразу дарить бухло, наркоту, верёвку, мыло и выгонять на улицу. Так они сразу привыкнут к жизни творческой личности, не теша себя иллюзиями.
Когда я собрал свою первую группу в универе, я был наивен как ребёнок. Я верил, что буду знаменит, я был готов заниматься. Мой голос был высоким и хриплым как битое стекло, мои пальцы тонкими. Я думал, что я самый лучший в мире вокалист и гитарист с природным даром видеть мир и чувствовать его гнилые краски. Я хотел рассказать всем, как быть тенью искусства, мне хотелось посвятить их в свой чудовищный мир. Юность нелепа и хрупка как кукла из хрусталя, зрелость больше напоминает бутылку бренди. Какой утомительный запас метафор.
У меня были единомышленники и входящая в моду спайсуха, как неотъемлемая часть нашего представления о бытности рок-героев. Я писал эти жуткие песни одну за одной. Я приходил на репу и видел пустые глаза этих алкашей и наркоманов. Меня злило, что тут нет музыки, только сплошные игры. «Чуваа-а-а-к, не переживай, мы всё успеем, а пока расслабься и припей пивка». Мне хотелось ёбнуться бошкой об пол. Наши пути разошлись, они свалили в Питер, заявив, что возьмут меня только когда я перестану психовать, но я точно знал, что не перестану.
Моя потерянная вселенная дарила мне меня нового, того, кто любит пить и вытворять разные скверные штуки. И вот на 20+ году жизни я стал таким же как и все – необязательным, пустоголовым и лживым. В глубине души, я всё ещё этого стыжусь.
После поток моих размышлений хлынул из меня в виду чёрной вязкой рвоты, а темноте так похожей на кровь. Всё прямо на покрывало. Герман меня убьёт. Я думаю о том, чтобы встать, пойти закинуть одеяло в стирку, привести волосы в порядок, но меня вырубало в край.
В комнату вошла Кролик и положила мне руку на лоб.
- Чё это? – кажется, она случайно села в мою блевотину.
- Я тут пиво пролил.
Мы поцеловались, я подумал, что от меня разит помойкой, но ей, кажется, было похуй, и её рука устремилась мне в штаны. Несмотря на всю отвратность моего состояния, у меня встал. С похмелья всегда хочется трахаться, жадно и беспощадно, вероятно потому что твой организм думает, что скоро умрёт и отчаянно желает размножиться – выполнить свою основную функцию. Я воспрял духом, так же как и мой член, и повалил кролика прямо в лужу собственной блевотины.
Мы совокуплялись как звери, как те, кем мы были всегда, лишь ненадолго претворяясь людьми. Несмотря на весь запал меня надолго не хватило. Я кончил всё на то же многострадальное покрывало.
Потом мы лежали, глядя в потолок, за окном мелькали огни центра. Всё было почти романтично.
- Я сегодня у Германа отсосала, - сказала Кролик.
- Бывает, - ответил я, перебирая рукой её волосы.
Всё было так похоже на любовь.
***
Диалоги пробиваются сквозь сон, голоса с кухни. Они скрипят и воют, щекочут стены. В голове играет песня Кэта Стивенсона про дикий мир. Я слышу как слышат летучие мыши.
- Я люблю тебя… - говорит немного надрывный женский голос. - … но как Бога.
- Тогда ты можешь считать минет святым причастием.
Я иду на кухню попить воды, держась за стены. На прожженным окурками диване лежал Герман. На нём расстёгнутая рубашка и тёмные очки, несмотря на полумрак комнаты и глубокую ночь. Возле него на коленях сидят Кролик и Мария, все увлечённо слушают.
-… Я могу не слушать ваше демо, чтобы сказать, что всё плохо. Точно так же я не советую никому слушать мой альбом. Я уверен? Я нихуя ни в чём не уверен. Большинство музыкантов вокруг не творцы, а дрочилы.
Он потянулся за бокалом вина, словно специально проливая его на грудь. Кролик покорно слизывает с его кожи тёмные капли. Словно не замечая этого, он продолжает:
- Я могу назвать себя хорошим дрочилой. Но способен ли я сочинить что-то стоящее?
Я подумал, что если бабы начнут его хвалить, он наверняка вспылит. Я бы тоже вспылил. Но он всё же промолчали. Герман уловил мой взгляд сквозь тёмные очки, в которых подрагивали огоньки свечей. Казалось, что это пламя пляшет в его глазах. Прости уж меня за эту хуёвую метафору, просто зрительно всё выглядело именно так.
- У нас последний концерт в Мск, - сказал он, обращаясь уже ко мне. – Гоу с нами?
Я промычал что-то невнятное. Не могу сказать, что мне это польстило, удивило скорее, если быть точным.
- Это не потому что ты такой пиздатый, - Герман прочитал мои мысли. Просто мы со всеми группами уже разосрались.
Я понял, Герман ненавидит всех, кто может составить ему конкуренцию. В его глазах я был таким лузером, что меня даже можно было не брать в расчёт.
- Что Макс думает на этот счёт? – спросила Мария. – Я пыталась поговорить с ним, но он молчит.
Герман едва заметно ухмыльнулся.
- Рискну предположить, что Масик не думает ничего. Он вообще не говорит с людьми, пока не убедится в том, что они на самом деле существуют. Я, Элис, Дани… всё остальное наваждение. А Призрак просто часть его прихода. Поэтому они и откисают вместе. Макс думает, что это Моррисон, и им хорошо вместе. Я даже не ревную, разве можно ревновать человека к его иллюзиям.
Я не сразу въехал, что это может быть продолжением какого-то пропущенного разговора.
- Где ты ваще его подцепил? – спросил я, в тот же миг мне стало немного стыдно от своего тона. Всё же с Германом следовало говорить осторожнее, он был чрезмерно язвителен.
- Если я что-то и могу, то это отличать гениев от пиздаболов, - он улыбнулся немного криво из под своих очков-авиаторов.
- Можешь записать меня в гениальные пиздаболы, - сказал я, выходя из кухни.
Что ни говори, а разговаривать с ним мне всегда было несколько трудно, я не трус, просто с трудом подбираю слова.
Эту ночь я провёл в компании моих демонов и тяжёлых размышлений о жизни. Всё ходит по кругу – я и моё разочарование.
В душе не ебу кем работать после института. Поступая туда, я был семнадцатилетним наркоманом, мой нос был в пыльце бабочек, мои пальцы в мозолях от басовых струн. Я был юн и наивен, я не ведал, что творил.
Ныне я взрослый двадцатидвухлетний алкоголик. Я вижу картину мира чётче и яснее. Она не радует меня, как и всех живых людей в России. Эти глаза её – два гроба мудрости, три горсти святости, пол литра верности. Утром в «Пятёрочку» - вечером лицом в вечную мерзлоту. Страны как женщины – я выбрал не ту. Если выбирать между карьерой хомлесса или кассира, то я, пожалуй, выбрал бы первое.
Дайте мне, к чёрту, красный диплом! У меня расшатался стол – у меня закатились глаза – у меня вечный тремор в руках. Я мечтал быть писателем, но я заебался дрочить на чужой успех, начиная с Гомера, заканчивая живой статуей Есина, когда надо учиться маркетингу, вместо перетирания мёртвых наук.
Талант можно купить.
Ближе к утру весь покрылся холодным потом. Я лежал один и разговаривал с тенями. Кривые узоры линий этой маленькой захламлённой комнаты скользили по обоям. Скалились чёрно-белые фотографии. Перескакивали кривые газетные буквы. Я приоткрыл штору, чтобы впустить немного тусклого света в это царство тошноты. И мутный грязно-золотой луч, отразившись от зеркала ударил в холст. Я знал, что это портрет Элис, я понимал это, если бы не видел зловещие очертания Кали и её множество рук, тянущихся прямо ко мне. Её красный язык подползал ко мне подобно змее.
