– Чего, чего? Я не расслышал.

Господи, он разговаривает со мной, как с маленькой девочкой. Я томно выдыхаю и повторяю свой ответ чуть громче. Он снова подкатывается ко мне, но на этот раз не уезжает. Смотрит на меня, не отрывая взгляд ни на мгновение. Ну неужели не видно, что мне от этого неловко? Так бестактно… Мне хочется испариться в воздухе.

– А ещё громче?

Я привожу брови к переносице, но не могу сдержать улыбку. Получается выражение лица, как у ребёнка, который только что уронил кусочек пиццы, но ему сказали, что его отведут в пиццерию.

– Ну ладно, как хочешь, – он сдается, наконец-то. Отодвигается к столику с инструментами и что-то там ищет. – Боишься?

Да сколько можно, один и тот же вопрос. Нет, нисколько не боюсь! Но вместо того, чтобы ответить, я просто отрицательно мотаю головой.

– Вот и правильно, нечего тут бояться. Будет не больно, даже приятно.

У меня складывается впечатление, что он не обдумывает слова, прежде чем сказать их вслух. Но ему это и не надо. Сейчас от него исходит светлая, доброжелательная, тёплая энергия… И почему первое впечатление о нём было абсолютно противоположным?

Он даёт какие-то указания ассистенту, тот сразу же их выполняет. Я пропускаю всё, что они говорят, мимо ушей, потому что мне не знакома их профессиональная терминология. Однако кое-что я уловила, теперь я знаю, что ассистента зовут Карим.

– Нам нужно снять слепок зубов, – Максим Алексеевич снова обращается ко мне. – Это всё, что мы сегодня сделаем.

Он даёт очередное указание Кариму, и тот исчезает за дверью.

Я ожидала, что доктор продолжит задавать мне вопросы, улыбаться, может, даже смеяться надо мной, а я продолжу молчать и краснеть под его пристальным взглядом. Но только вторая часть моих ожиданий оправдалась.

Он словно пытается прожечь меня своим взглядом и ничего не говорит. Я уставилась на свои колени, скрестив на бёдрах пальцы рук. Что происходит? Мне хочется посмотреть ему в глаза, но я не решаюсь. И вряд ли вообще способна на это.

В голову приходит мысль, что всё мне это просто кажется. Бросаю быстрый взгляд на его плечо, и успеваю развеять свои сомнения. Он даже не шевельнулся. Сердце забилось быстрее, ладошки стали влажными, я быстро хлопаю ресницами и нервно сглатываю, словно стараясь отогнать от себя страшный сон после пробуждения.

Он снимает одну перчатку. От его следующего действия я вся напрягаюсь, жадно вбираю в себя воздух и задерживаю дыхание, глядя на его ладонь, лежащую на моей руке чуть выше локтя. Грудь у меня скачет от учащенного дыхания. Он слегка сжимает то место, на котором я ощущаю его большую, тёплую ладонь.

– Всё будет хорошо. Я не сделаю тебе больно. Обещаю. – Голос его стал низким, он говорит почти шёпотом, но в кабинете так тихо, что его слова звучат очень чётко и гулко раздаются в моей голове. Он убирает руку, и в кабинет возвращается ассистент. Перед глазами у меня пелена, я уже не вижу и не слышу, что происходит вокруг. Место, к которому доктор только что прикасался, горит, будто он не слегка ущипнул меня, а сделал «крапивку».

Он снова становится подвижным, «живым» и весёлым, а я ещё больше погружаюсь в себя. Пока мы были в кабинете одни, мне показалось, что он смотрел на меня как-то по-особенному. Не так, как доктор смотрит на своего пациента. И это прикосновение, хриплый шёпот… Но, может, мне это действительно лишь показалось.

Доктор берёт какой-то инструмент, приказывает открыть рот, и я повинуюсь. Я напрягаюсь, закрываю глаза, чувствую себя более неловко, чем до того, как он залез руками в мой рот. Представляю, как я нелепо выгляжу со стороны и тут же отгоняю это видение, успокаивая себя тем, что это его работа. Да и чего я вообще стесняюсь?

Он отстраняется на пару секунд, и, когда возвращается, я успеваю заметить резиноподобный материал в его руках, который он прижимает двумя пальцами к моей верхней челюсти.

Пока он держит эту липкую штуку у меня во рту и болтает с Каримом, я успеваю рассмотреть его лицо. Такой же мягкий и тёплый, как его голос, взгляд. Тёмные, карие глаза, в уголках – морщинки-следы от улыбок. Аккуратненький, кругленький носик. Ухоженная, остриженная борода. Мягкие розовые губы, вечно раскрывающиеся в широкой и доброй улыбке. А за губами красивые, ровные зубы. Он похож на большого плюшевого мишку.

Мне вдруг сильно захотелось прикусить его пальцы, находящиеся в моём рту. Но я дёргаю головой (насколько это возможно) и интенсивно моргаю, отгоняя это странное желание. С чего бы это мне захотелось его укусить?

Он вовремя обращает на меня внимание и вынимает этот материал из моего рта. За ним тянутся слюни… Я щурюсь от неловкости и досады. Но доктор, в отличие от меня, совсем не меняется в лице. Он аккуратно наматывает слюну на свободную руку в перчатке, затем берёт салфетку и вытирает уголки моего рта.

Мой доктор снова приземляется в кресло и пододвигается ко мне.

– Ну что, порядок?

Глаза мои устремляются куда угодно, только не на него. И он наклоняется ко мне так близко, что, кажется, вот-вот я почувствую его халат своими голыми предплечьями. Но этого не происходит. Однако он жадно продолжает попытки поймать мой взгляд, придвигается ещё ближе и застывает в этом положении. Я решаю посмотреть на него, может, тогда он отодвинется от меня и позволит мне спокойно дышать. Мои голубые глаза встречаются с его карими глазами, и мне снова кажется, что он смотрит на меня совсем не как на пациентку. Становится трудно дышать. Он слишком близко. Кажется, он может слышать беспокойный стук моего сердца. Потому что я его очень хорошо слышу – так сильно моё сердце ещё никогда не билось. И чем же этот доктор так зацепил меня? Своим странным поведением? Пора перестать влюбляться в тех, кто уделяет мне хоть чуточку внимания.

О чём это я? И не влюбилась я вовсе. Да, признаю, он мне нравится. И, быть может, я прислушаюсь к совету мамы – посмотрю на него с другой стороны. Опять вру. Уже посмотрела… Да Господи! Я вижу его первый раз! Ну ладно, второй (первый был на фото). Чувствую себя полной дурой (самобичевание, самокритика и ненависть к себе – «пустяки», от которых мне мама также настоятельно советует избавляться).

Наконец, он отстраняется и придвигается к рабочему столу, указывая на расположенный напротив него стул, и я послушно перемещаюсь туда.

Он достаёт макет чьей-то челюсти и начинает что-то объяснять. Но я не слышу. Слушаю, пытаюсь, но не слышу. Не понимаю, что он мне говорит. Лишь вижу.

Вижу, как уголки его рта растягиваются, и я непроизвольно улыбаюсь в ответ; вижу, как он слегка хмурится, и я свожу брови вместе, повторяя за ним; он проводит пальцем по гипсовым зубам, продолжая объяснять что-то, возможно, важное, и склоняет голову набок. Последнее движение я снова повторяю за ним. Вдруг его глаза устремляются на меня, и я просыпаюсь. Чувствую себя школьницей, которую застукали за списыванием. Да и выгляжу я как школьница. Всё из-за моих дурацких косичек…

– А ещё есть вот такие штуки, – он убирает челюсть в ящик и достаёт прозрачную, пластиковую вещь, похожую на слепок чьих-то зубов. Крутит её в руке, показывая со всех сторон, наклоняется к шкафчику, чтобы убрать её на место, но она выскальзывает у него из рук. Снова наклоняется за пластинкой, и она снова будто выпрыгивает у него из рук. Он ругается шёпотом, и я не могу сдержать смешок. Ему наконец удаётся её поднять и положить на место, а я всё ещё смеюсь, прикрывая лицо руками. Максим Алексеевич смотрит на меня, улыбаясь так, будто не понимает причину моего смеха.

– Чего смеёшься? – он подмигивает, и я краснею, убираю руки ото рта и мотаю головой, как бы отвечая на его вопрос: «ничего». Сама не понимаю, чего меня так развеселило.

– Ну скажи уже хоть что-нибудь! – вдруг взмолился он.

Если бы я могла, Максим Алексеевич! Я даже не знаю, что это: какой-то внутренний страх или неприязнь собственного голоса?

– Хочешь, я Карима прогоню? Карим, иди отсюда! – брови у меня от этих слов подскакивают в удивлении, но я продолжаю улыбаться. Ещё чего! Не надо никого прогонять. Я снова ничего не отвечаю, лишь отрицательно промычав и помотав головой.