— Вы ожидаете, что это изменится?

— Так почти случилось. Но это в прошлом.

Было очевидно, что слова произнесены без реального желания довериться мне. Так или иначе, я подозревала, что прошло много времени с тех пор, как Мертензия наслаждалась интимной беседой с женщиной своего возраста. Можно было сманипулировать ее на дальнейшую откровенность, но мне пришло в голову, что прямой подход скорее принесет плоды.

— Мертензия, вы были достаточно сердечны, когда я впервые приехала. Однако теперь вы, кажется, настроены против меня. Если я нечаянно вас как-то оскорбила, хотелось бы знать, в чем дело. Тогда я смогу извиниться или, по крайней мере, держаться подальше от вас. В противном случае я буду сидеть здесь и ждать ваших извинений за то, что вы беспричинно грубы с гостем в вашем доме.

Я положила руки на колени, когда она уронила секаторы. Она подняла их, бросив на меня зловещий взгляд.

— Я была сердечна, поскольку думала, что вы могли бы мне понравиться.

— А теперь вы решили иначе?

Мертензия безжалостно отсекла кусок Cestrum.

— Очевидно.

— Наконец-то я вижу прогресс, — поощрила я.

Мертензия молчала долгое время, единственным звуком было щелканье ее секатора. Внезапно она повернулась ко мне, разразившись гневным:

— Хелен видела вас. Вчера на пляже с Стокером.

— Да, я знаю. Вчера мы с ней оживленно обсудили это событие за чаем.

Она открыла рот.

— Разве вы не смущены? Вам не стыдно? Я сказала, что она вас видела!

— Я слышала вас, моя дорогая. И мне не в чем упрекнуть себя. Мы со Стокером — очень хорошие друзья.

— Могу себе представить, — язвительно сказала Мертензия, ее рот сжался от настоящей горечи.

— Не настолько хорошие. Но мы знаем друг друга в течение долгого времени, мы работаем вместе.

Ее глаза подозрительно сузились.

— Вы работаете?

— Безусловно. Вы не думали, что мне нужны Glasswings для развлечения, не так ли? Я совершенствую виварий при музее в центре Лондона, который мы со Стокером создаем. Это займет десятилетие, даже больше, но мы уверены в успехе.

Я уловила неохотный интерес к моей работе, но она быстро задушила его, вновь повернувшись к своему Cestrum.

— Это не объясняет, почему вы преспокойно наблюдали его в таком виде.

— Голым? Моя дорогая Мертензия, какая вы пуританка. Я думала, что католики должны быть более разносторонними в таких вещах. В человеческом теле нет ничего постыдного, особенно в Стокере. Он особенно хорошо изваян.

Ее рука дернулась, и пышный цветок упал на траву.

— Черт, — пробормотала она. Мертензия снова повернулась ко мне. — Я имела в виду из-за вашей помолвки с его братом.

— Ах это. Ну, полагаю, не повредит, если я признаюсь: моя помолвка с Тибериусом просто выдумка. Он считал, в противном случае нам неприлично путешествовать вместе. Настаивал на том, что Малкольм довольно консервативен в таких вопросах, но подозреваю, его настоящая цель — раздражать Стокера.

— Вы действительно не помолвлены с Тибериусом?

— Должна ли я поклясться? У меня нет под рукой Библии, возможно, моего слова будет достаточно.

— Я верю вам, — наконец решила она. — И думаю, знаю, почему Тибериус придумал такую историю. Не из-за Стокера или религии. Это из-за Малкольма. Они всегда так смехотворно конкурировали друг с другом. Невеста Малкольма исчезла, значит Тибериус появляется с красивой невестой. Дурацкий способ свести счет.

— Насколько инфантильными могут быть мужчины, — заметила я.

— Часто, — согласилась она. Мертензия отложила в сторону свои секаторы и порылась в кармане, вынимая тонкую темно-коричневую сигарету. Она зажгла ее, чиркнув спичкой о каменную скамью, глубоко затянулась острым дымом и передала мне сигарету. Я закурила, втянув достаточно дыма, чтобы выпустить элегантное кольцо.

— О! Вы научите меня, как это делать?

— Конечно. — Я провела следующую четверть часа, объясняя механику колец сигаретного дыма и руководя процессом. Первые кольца вышли кривыми, но последние получились красивее, чем мои.

— У вас врожденный талант, — отпустила я комплимент. Она потушила сигарету о подошву своего ботинка.

— Я скучаю по этому, — сказала Мертензия. — С тех пор прошло много времени… — Она замолчала, и я поняла, что она думает о Розамунде.

— Вы были школьными подругами с Розамундой, не так ли? Должно быть, это был ужасный шок, когда она исчезла.

Она покачала головой.

— Шок наступил раньше.

Мертензия посмотрела на меня, ее темные глаза долго вглядывались в мое лицо, оценивая. В конце концов она решила мне довериться, хотя бы отчасти.

— Я думала, что мы подруги. Была так счастлива, что она проведет лето с нами. У меня здесь маленькая компания. Я любила друзей Малкольма, но иметь собственного собеседника…

Оставшаяся часть предложения незавершенно повисла в воздухе.

— Розамунда изменилась. Я увидела это, как только она приехала. В ней появилось что-то жесткое. Должности, которые она занимала, оказались слишком трудными. Розамунда выдохлась, устала и было еще немного чего-то.

— Немного чего?

— Обозленная. Ничего очевидного, что бы прямо указывало на это, но в ней появилась злость. Как будто она была на грани срыва. Она была осторожна, никогда не делала никаких замечаний перед другими, кроме меня. Но Розамунда сидела на этой скамейке и присматривалась. Я знала, что она что-то замышляет.

— Что-то вроде чего?

— Выйти замуж за моего брата и стать королевой замка, — сказала прямо Мертензия.

— Мне следовало понять это раньше. Мы говорили с ней о замке в школе. Наши дорматории были устроены так, что две девочки делили кровать; и Розамунда была моей соседкой по кровати. Мы долго лежали без сна после того, как остальные засыпали. Я слишком тосковала по дому, чтобы уснуть. Поэтому заливалась соловьем, и она поощряла истории о замке. Я рассказала ей все легенды: великан, Три Сестры, русалки, испанские моряки, — она сделала паузу. — И твердила, какой Малкольм самый милый брат на свете. Думаю, что сделала его немного королем Артуром, Зигфридом и Тесеем в одном лице. Я его обожаю, — добавила она с извиняющейся улыбкой. — Младшие сестры часто так чувствуют. Но я не отдавала себе отчет, как это звучит для девушки со столь скудными перспективами, как у Розамунды. Мне было одиноко без замка и замечательного старшего брата. У нее ничего не было, кроме пустой комнаты в школе и дополнительных обязанностей, которые она должна была выполнять как стипендиатка. Я никогда не осознавала, что это жестоко.

— Вы были ребенком, — напомнила я ей.

— Мечтательным ребенком. Я накручивала эти истории, и она верила им так же, как и я. В конце концов она помогла мне сбежать. Дала мне немного своих карманных денег и лгала целый день, рассказывая директрисе, мол, у меня болит живот, и я осталась в постели, Розамунда влипла в ужасные неприятности. Ей повезло, что ее не исключили. Малкольм помог с этим.

Мертензия с расплывчатой улыбкой посмотрела на меня.

— Он был страшно напуган моим побегом из школы и обрадовался, что я добралась до дома невредимой. Бедняга! Ужасно молод для такой ответственности и не очень годился в опекуны. Люциан сходил с ума в своей школе, a я была на полпути к тому, чтобы моего лучшего друга исключили из школы. Малкольм сделал единственное, что знал: он платил и платил директрисе, пока та не согласилась оставить Розамунду. Розамунда мельком увидела его, когда он приехал улаживать дела. Этого оказалось достаточно. Она решила, что когда-нибудь будет жить в нашем замке и выйдет замуж за принца, который появился из ниоткуда, чтобы спасти ее.

— Должно быть, он произвел на нее сильное впечатление.

— Действительно. Я не удивлена. Для кого-то вроде Розамунды, знающей только укусы лишения и никакой легкости в жизни, Малкольм, должно быть, казался откровением. Вежлив и богат. Он представлял безопасность. И когда словно мифическая фигура вступил в бой, чтобы устроить ее будущее в школе, она чуть-чуть его обожествила.