Весной, когда на газонах распускались цветы и оживали деревья, Инга любила приходить в парк Кронвальда. Ей казалось, что даже зелень здесь совсем не такая как в Сибири, – яркая, сочная, по-настоящему зелёная. Через парк она шла к Театру Драмы и долго стояла перед ним, разглядывая афиши. Ей хотелось представить, какая удивительная жизнь таится в этом большом, красивом здании, и какие люди, не похожие на всех остальных, обычных здесь работают. Когда кто-нибудь выходил из подъезда с надписью «Служебный вход», Инга долго шла следом и старалась запомнить, как этот человек одет, какая у него походка и какими духами или одеколоном от него пахнет. Ей казалось, что даже руку, чтобы поправить шляпу или воротник пальто этот человек поднимает каким-то необыкновенно красивым, артистичным жестом. На свой день рождения она попросила отца сводить её в театр. Аустра с ними не пошла, считая это пустой забавой. Незачем смотреть на чужую выдуманную жизнь, когда в своей хватает нерешённых дел.
В фойе Инга разглядывала красивых, нарядных людей, которые чувствовали себя здесь естественно и непринуждённо. Они с отцом, стараясь никому не мешать, ходили вдоль стен и смотрели на фотографии артистов. С портретов на них глядели серьёзные, значительные лица. В зрительном зале Инга прижмуривалась, наслаждаясь игрой света в хрустальных люстрах, и осторожно гладила рукой бархат лож. А когда поднялся занавес, она полностью забыла о самой себе. Всё её существо было там, на сцене.
Инга перестала завтракать в школе, откладывая деньги на театр. Утром, незаметно от матери, хватала с тарелки кусок хлеба, чтобы съесть его не переменке. В школе нашлись подружки, с которыми она бегала в театр Яниса Райниса на утренние спектакли, когда билеты были дешевле, чтобы посмотреть на любимых киноактёров – Вию Артмане и Эдуарда Павулса. Фильмы с ними она знала наизусть, а здесь на сцене эти актёры играли совсем других людей, не похожих на киношных героев. Инга поражалась тому, что человек может так меняться и жить на сцене совсем другой жизнью, совсем не такой, какая у него сейчас и какая была в других спектаклях. Что он может прожить столько самых разных жизней, сколько ролей сыграет. Ей тоже хотелось изменить свою жизнь. Мать сердилась, что она тратит деньги на развлечения, вместо того, чтобы откладывать на приличную обувь и платье, – даже в театр она ходила в школьной форме. Отец потихоньку совал ей в руку рубль или три рубля. Он понимал, что дочке нужна другая судьба, – не та, которую она получила, родившись в ссылке.
В старших классах Инга стала ходить в театральную студию при Театре юного зрителя. Она уже знала, что хочет быть актрисой. В студии хвалили её умение декламировать стихи, хорошо поставленный голос. Она понимала, как много ей дали занятия в канском доме пионеров. Мать не одобряла её желания стать актрисой. И хотя Инга очень полюбили Ригу, и считала её своим родным городом, но чтобы ощутить настоящую свободу и самостоятельность, ей нужно было отсюда уехать.
Она решила учиться в Ленинграде. В студии ей дали направление, и как национальный республиканский кадр она без труда поступила в ЛГИТМиК. В конце второго курса Аустра стала настойчиво звать её обратно в Ригу, писала, что плохо себя чувствует. Инга приехала, и мать сказала, что их стали включать в списки очередников на получение жилья, а для этого надо жить и работать в Риге, а не быть временно прописанной в другом городе. Инга взяла академический отпуск, и устроилась руководителем театрального кружка на латышском языке. По-счастью, долго ждать, чтобы их семью поставили в очередь на получение квартиры, не пришлось, и через год Инга вернулась в Ленинград.
В сентябре в первый же день занятий она столкнулась на лестнице с Петром, – на их знаменитой беломраморной лестнице. Ей даже показалось, что он споткнулся. Она тоже остановилась, наверное, потому, что он выглядел таким растерянным, и смотрел на неё так, будто она – привидение. – Это вы? Неужели, это вы? – наконец проговорил он и пошёл за ней следом. С этого дня закрутился их роман. Институт они окончили одновременно и после показа дипломных спектаклей отпраздновали свадьбу. Сокурсники в день свадьбы устроили им настоящий импровизированный спектакль, о котором ещё долго вспоминали в студенческом общежитии: с цыганским хором, с серенадами под окном, переодеваниями, розыгрышами и неожиданными сюрпризами.
Инге, как национальному кадру, надо было возвращаться в Ригу. Тем более, что на дипломных спектаклях, куда обычно ходят режиссеры, чтобы увидеть талантливых молодых артистов, на неё никто особого внимания не обратил. У режиссёров с трудоустройством всегда плохо. Ежегодно их выпускают почти столько же, сколько театров в стране. Всем выпускникам выдают свободный диплом, – как хочешь, так и устраивайся. Редкий случай, если тебя сразу же пригласят в стационарный театр. Сценические решения Петра вызывали интерес. К нему подходили руководители театров, беседовали с ним, говорили приятные слова о его таланте, новом взгляде на режиссуру, намекали на то, что им мог бы понадобиться такой режиссёр, но узнав, что у Петра не было ленинградской прописки, застенчиво сворачивали разговор. Всем было понятно, что выбивать прописку для перспективной творческой личности – это большая морока. Товстоногов к себе в театр взять не мог, у него обострились отношения с Романовым – хозяином города, так что ходатайствовать за своего ученика было не с руки. Почти всю весну, ещё до защиты диплома, Пётр бегал по театрам Ленинграда и области, но режиссёрские ставки даже в большом городе наперечёт, все давно и прочно заняты. Правда, светила надежда: Зиновий Корогодский – худрук ТЮЗа – дал понять, что к будущему году обещают спустить ставку режиссёра и тогда он пригласит Петра.
В Риге Ингу распределили в Театр Русской Драмы. Это был сильный театр, где не боялись ставить острые пьесы, благо в культурную политику прибалтийских республик особенно не вмешивались. Инга приходила домой восторженная, рассказывала о спектаклях, актёрах, обсуждала замечания режиссёра на репетициях. Но постепенно её энтузиазм спадал. Ей, новенькой, ролей не давали, вводили лишь на замены, да и то крохотных ролей. В основном массовка. А как сделать, чтобы режиссёр обратил на тебя внимание, как ему понравиться – этому в институте не учили. Там любили всех студентов и на всех обращали внимание. В театре старые актрисы говорили ей: « Жди, деточка, своего часа. На всё существует свой случай, своё везение. А будь ты поумней, вышла бы замуж за режиссёра, тогда бы он тебя на главные роли назначал». Ничего себе совет! Инга даже не заикалась о том, что её муж по образованию режиссёр и сидит без работы, совсем как она. Правда, она фактически ничем не занята, а Пётр официально. За свою незанятость она, пусть скромную, но получает зарплату. В театре были известные, признанные актрисы, со званьями, которые выходили на сцену в лучшем случае два раза в месяц. А иные и по несколько месяцев не были заняты. Приходили получать зарплату. Кое-кто посмеивался: где вы ещё найдёте такую работу, чтобы получать деньги исключительно за своё ущемлённое самолюбие? И всё же многие актрисы, заламывая руки, говорили: я готова приплачивать, лишь бы мне дали выйти на сцену.
Инга ждала своего судьбоносного случая: радостно здоровалась с главрежем, тщательно следила за макияжем, не пропускала репетиций, в которых даже не была занята. Но чем чаще она старалась попасться на глаза режиссёру, тем большее раздражение у него вызывала, – по крайней мере ей так казалось: «Наверное, думает, – навязали на мою голову. Я её не выбирал, всучили по распределению». Взрослая актёрская жизнь постепенно обнаруживала свою горечь.
Дома жаловаться она не могла. У Петра дела обстояли совсем плохо. Постоянной работы не было. Он, так же, как до этого в Ленинграде, обошёл все театры Риги, вплоть до кукольного. Ездил в другие города Латвии: в Елгаву, Лиепаю, Валмиеру, Даугавпилс. Даже ездил в Псков. Но все места были заняты, никто на пенсию не уходил и штат расширять не собирались. Ходил в студии, сидел на репетициях, что-то подсказывал, завязывал дружеские отношения с руководителями студий. Все ему были рады, все восхищались – ученик самого Товстоногова! Но ставки и в студиях отсутствовали.
