О том, что их театру выделили две ставки солистов, Виктор Павлович уже знал. Ему заранее намекнули по старой дружбе. Конечно, всё это довольно курьёзно, но о многих переменах, передвижениях в театре он узнавал раньше директора. Директор, в отличие от него, никогда не был на виду, не был любимцем публики. А все эти деятели из управления культуры наперегонки бежали к нему, к Виктору Красовскому, чтобы сообщить любую новость, а потом в застольной беседе похвастаться своим знакомством с «нашим великим солистом». Сколько всяких деятелей сменилось за эти годы, сколько разнообразных установок на развитие «творческого потенциала» города изжили себя и канули в небытие, а банальное тщеславие побыть в тени артиста остаётся неизменным. Виктор Павлович давно уже не злился и не иронизировал по этому поводу. Принимал как данность. И всё же что-то непонятное происходит в подводных течениях областной культуры. Неужели нашему Петру готовят замену? Не зря он воскликнул: «радуйтесь, что я ещё директор, могут и вовсе снять с должности».
Вспомнив это, Виктор Павлович нервно заходил по кабинету. Почему, в таком случае, мне никто не говорил о такой возможности? – растерянно подумал он. – Может быть, это касается меня, и меня прочат на должность директора? Потому и скрывают. Конечно, повышение в должности всегда приятно и в финансовом отношении, и как свидетельство твоих деловых качеств, но всё же директорство – это такая морока, такая бездна дурацкой отчётности, что даже хороший бухгалтер не спасёт. К тому же наша Клара Фёдоровна дама в возрасте. Глядишь, и ей после увольнения Петра укажут на дверь. И можно ли будет доверять новому бухгалтеру – ещё большой вопрос. А отвечать за всё придётся директору.
От такого предположения Виктора Павловича бросило в жар. Он подошёл к окну. Прямо на него всем своим монументальным фасадом смотрело здание администрации, находившееся на другом конце площади, прямо напротив театра оперы и балета. Всей мощью сталинского ампира оно напоминало каждому горожанину о незыблемости своих функций. Виктор Павлович непроизвольно поёжился, подумав о том, что именно оттуда будет получать инструкции и указания.
– Эти постоянные звонки из администрации, просьбы срочно выделить артистов на всякие бестолковые мероприятия, поучаствовать в юбилеях и месячниках событий столетней давности. А поездки в коммунальные и налоговые службы, в архитектурный надзор! Чего стоит одно лишь управление культуры, где бывший заведующий овощной базой или другой недоучка учит тебя руководить музыкантами и артистами. Нет уж, увольте! Мало радости. Хотя оклад, конечно, привлекателен, и жена будет настаивать, чтобы я согласился, но быть художественным руководителем намного приятнее. Все с тобой советуются, ценят твой вкус и, кроме того, на различные форумы и фестивали театрального искусства посылают именно тебя, а не директора.
И всё же, положа руку на сердце, ему никогда не сравняться с таким директором, как Нерчин. Всем известно, что Пётр Валерианович не мыслит себя без работы. Засиживается допоздна, вникает во все мелочи, постоянно что-то выбивает для театра. Если честно, то театр в эти провальные годы уцелел только благодаря ему. Сколько нервов, сколько беготни стоило уберечь фойе театра от посягательств новоявленных коммерсантов. То ресторан собирались открыть, то автосалон, то мебельный магазин, – даже, не сильно напрягая воображение, прицепили вывеску «Звуки музыки», которая могла висеть над любым заведением, в зависимости от того, кому будет благоволить администрация города. Областное начальство, появившееся из ниоткуда на волне перестройки, кроме налогов, поступающих в казну города, ничем больше не интересовалось. Однако всем было понятно, что совсем о другой казне они беспокоятся. Сколько раз Нерчину пришлось летать в Москву, собирать подписи деятелей искусства, чтобы не разрушать безоглядно то, что выстраивалось десятилетиями. И всё же выстояли, сохранили театр. Да и горожане серьёзно помогли. Писали письма в газеты, начали ходить на спектакли – своего рода забастовка наоборот в поддержку культуры.
Виктор Павлович, можно сказать, голову сломал, придумывая, чем завлечь публику. Одно время выживали на дневных представлениях для детей. Пошли даже на то, что глинковскую «Руслана и Людмилу», рекламировали как детскую сказочную оперу. Пушкинскую поэму сознательно назвали сказкой, – в афише писали, что опера написана по сказке Пушкина его другом Михаилом Ивановичем Глинкой. Бедный Михаил Иванович! Ему такая реклама в страшном сне не могла присниться. Виктор Павлович даже тайком в церковь ходил, поминание писал и свечку ставил. А то, мало ли что, обидится покойник и начнутся всякого рода напасти на театр. Театральный народ суеверный, – лучше перестараться, чем отнестись наплевательски. «Наше всё» Александр Сергеевич в двадцать первом веке стал брендом, пришлось и его в рекламе задействовать. На него родители без опаски водили детей, по крайней мере, были уверены, что ничего дурного дети там не увидят. По счастью, опера у детей имела успех. Особенно всех радовала поющая голова. Ради этой головы ребята специально ходили на спектакль, чтобы посмотреть на дым, идущий из ноздрей, и проверить, правду ли говорят их сверстники, смотревшие постановку, или выдумывают. С кем только Виктору Павловичу не приходилось договариваться насчёт этого дыма. Специально ездил на свердловскую киностудию приглашать мастера по спецэффектам. Его с трудом отыскали. Работы нет, киностудия стоит, и где этот мастер, чем занимается, никто не знает.
Специально для детей поставили симфоническую сюиту «Петя и волк», пригласили хорошего чтеца, надеялись, что знакомство с инструментами оркестра заинтересует ребят, но представление продержалось всего полгода. Зачастую получалось, что на сцене было больше людей, чем в зале.
Днём по воскресениям давали «Щелкунчика» и прокофьевскую «Золушку», их тоже преподносили как детские сказочные балеты. Хорошо хоть под Новый год и в зимние каникулы зал не пустовал. При такой ставке на детей, Театр оперы и балета волей-неволей превращался в Театр юного зрителя. Даже в трудное, безденежное время родители старались развивать детей. Приходили вместе с детьми и неожиданно для себя многие взрослые полюбили театр.
И, наконец, хоть и с трудом, театр задышал, возобновил многие постановки, стал похож на учреждение культуры, а не на умирающего динозавра. Виктор Павлович воспрял духом, стал серьёзно работать с исполнителями и даже почувствовал вкус к работе. А то ведь подумывал уйти из театра, – тяжко было переживать состояние вычеркнутости из профессии, усугубляемой полунищенской жизнью. Собирался даже податься в ресторанные исполнители.
Его нарасхват приглашали местные братки, открывавшие рестораны для разбогатевших дельцов. Они слышали по радио неаполитанские песни в исполнении Красовского, быстро переписали их на диски и теперь эти мелодии, размягчавшие сердца утомлённых разборками «качков», разносились из окон пролетавших по городу автомобилей. Виктор Павлович, разумеется, никаких «авторских» с этого не имел, но был у них в фаворе, и его стремился заполучить каждый владелец ресторана. Многие даже оговаривали с ним репертуар, который он должен петь, – этакий душевный «шансон» с блатными интонациями. В какой-то мере именно эта сентиментальная любовь «братков», подсознательно отождествлявших себя с итальянскими мафиози и слушавших неаполитанские песни, помогла театру отстоять помещения от захвата владельцами автосалонов. Неофициальные правители города в то время умели договариваться с администрацией.
Походив по кабинету и слегка успокоившись, Виктор Павлович принялся обдумывать ситуацию. Если исходить из того, что в начале сезона появляются деньги на новые штатные единицы и на постановку спектакля, и директорство Нерчина под вопросом – не зря же он оговорился, – то наверняка уже есть кандидатура на пост директора, и скорей всего это человек из центра. Неспроста вдруг расщедрились и кинули такие подарки в провинциальный театр. Сколько работаю, ничего подобного не видел: сразу два солиста и новая постановка.
