И то, что римские женщины (имеются в виду, конечно, особы из высших сословий) позволяли себе гораздо больше свобод и оказывали на своих мужчин гораздо большее влияние, чем их современницы из других стран, ни к чему хорошему, как мы знаем, в конечном итоге ни привело. Привыкшие жить в роскоши, матроны и менее благородные дамочки постепенно сделали смыслом жизни приобретение ими все новых и новых вещей. Потому что для женщины важно не просто приобретение новой вещицы, а такой штуковины, какой нет ни у кого из ее приятельниц и соседок. Шкатулки и гардеробы матрон постоянно заполнялись дорогущими украшениями, редкими тканями, заморской парфюмерией. Все это доставлялось из разных концов света за весьма немалую цену. А поскольку женская зависть и тщеславие не знают предела, то всякое новое поколение женщин хотело переплюнуть предыдущее, успешно разоряя своих несчастных мужей и любовников. Некоторые исследователи античности склонны видеть одну из главных причин падения Римской империи именно в том, что римские женщины своей ненасытной жаждой роскоши и наслаждений пригробили некогда богатое государство, вконец развалив его экономику и финансовую систему. Конечно, в этой гипотезе есть известная доля преувеличения. Возможно даже, что желание женщин позднего периода Римской империи пожить на полную катушку вообще было не причиной, а, скорее, следствием. То есть древние римлянки вели себя таким образом по той причине, что ощущали – конец их любимого государства не за горами. А потому и спешили устроить для себя, что называется, праздник во время чумы. Как бы там ни было, римлянки лишний раз доказали, что материальные блага для женщины значат очень много. Потому что они, эти материальные ценности, и создают у нее иллюзию самостоятельности и независимости.

Средние века явились итогом долгого брожения исторического компоста, который представлял собой прихотливое смешение культурных традиций, оставшихся после крушения Римской империи, и позднего варварства, приобщающегося к христианству.

Именно в этот период люди начинают постепенно ощущать, что мир гораздо шире, чем это казалось их предкам. Мореплаватели открывают Америку. Астрономы доказывают, что Земля наша – всего-навсего большой шар, болтающийся в космическом пространстве. Гуттенбергу удается наконец запустить свой печатный станок, и распространение знаний сразу приобретает массовый характер. Именно Средневековью мы обязаны появлением университетов: в XII – XIV веках возникают Болонский, Парижский, а затем Оксфордский и Кембриджский университеты. Желание сделать жизнь хоть немного комфортней и приятней, труд – производительней, а военное дело – более эффективным приводит к изобретению штанов, рубашек, юбок, пуговиц, очков, спирта, стремян, хомута, арбалета и прочих полезных или приятных вещей.

Не забыв окончательно опыт, накопленный античностью, передовые мыслители Средневековья, несмотря на все тяготы окружающей их жизни, пытаются искать и добиваться гармонии, в том числе и в отношениях между полами. Подчеркнем еще раз: рассматривая какое-либо явление, имевшее место в прошлом, мы можем, естественно, опираться лишь на дошедшие до нас источники. Но при этом не следует упускать из виду то обстоятельство, что источники эти отражают мнения и ощущения лишь определенной (и чаще всего очень немногочисленной) группы людей. А от Средних веков до нас дошли в основном религиозные трактаты и поэзия трубадуров. Что касается религии, то в период Средневековья происходит окончательное становление христианства. И, как это всегда случается, если новая идеология начинает овладевать умами неофитов, адепты ее, норовя довести постулаты этой идеологии до абсолюта, доводят их до абсурда. Что и происходило постоянно с фанатами от христианства, желающими окончательно разделаться с остатками язычества на всей территории Европы.

Догматизм коснулся не только религиозной сферы. “Когда христианская церковь, прочно покоящаяся на основании еврейской традиции, получила власть над западным миром, став преемницей римской империи, социальные и сексуальные отношения застыли в древнееврейских обычаях, как муха в янтаре”, – заметил по этому поводу Р. Тэннэхилл (Р. Тэннэхилл “Секс в истории”).

Что касается этих самых отношений, то в Средние века вновь восстанавливается то отношение к женщине, что доминировало в ранней античности, где, как вы помните, особым уважением и почтением ее не жаловали. Вот что пишет в XIV веке по поводу брака Святой Иероним: “Я хотел бы, чтобы каждый мужчина брал себе жену…». Хорошее начало. Но дальше Иероним добавляет не без сарказма и ехидства: «…если он не может спать один, потому что боится темноты”. Иными словами, лучше бы вообще обойтись без женщины, но уж коли совсем невмоготу, так и быть – женись. Почти что парафраза слов того древнегреческого крестьянина, что мы цитировали чуть выше.

Последователи Св. Иеронима пошли еще дальше. Они стали призывать вообще к решительному половому воздержанию, считая, что Господь Бог явно допустил конструктивный просчет, предложив человечеству подобный непристойный образ интимного общения. Мог бы, дескать, придумать какой-нибудь более изящный способ размножения. Но уж коль скоро тут ничего нельзя изменить, то надо хотя бы не предаваться греху, увлекаясь частыми интимными забавами. То есть если уж приходится заниматься сексом, то делать это надо спокойно, без страсти и чуть ли не с отвращением. Для того токмо, чтобы продлить род человеческий. Если вдуматься, то в основе всех этих лозунгов и призывов кроется желание прожить без сильных чувств и потрясений. Ведь за земное счастье и очарование женской красотой чаще всего приходится расплачиваться страданием, разочарованием и печалью. Нежелание же переживать отрицательные эмоции даже во имя красоты и стремления ощутить земное блаженство (а нередко это происходит просто из-за отсутствия жизненной энергии) легко и удобно выдать за смирение и богобоязнь.

Убеждая себя (а заодно и других) в том, что в женщинах нет ничего такого, из-за чего стоило бы терять голову, один из средневековых монахов приводит следующие доводы: «Телесная красота заключается всего-навсего в коже. Ибо, если бы мы увидели то, что под нею, – подобно тому, как беотийская рысь, как о том говорили, способна была видеть человека насквозь, – уже от одного взгляда на женщину нас бы тошнило. Привлекательность ее составляется из слизи и крови, из влаги и желчи. Попробуйте только помыслить о том, что находится у нее в глубине ноздрей, в гортани и чреве: одни нечистоты. И как не станем мы касаться руками слизи и экскрементов, то неужто может возникнуть у нас желание заключить в объятие сие вместилище нечистот и отбросов?».

Как говорится, приехали. Можно подумать, у самого автора этого пассажа в глубине ноздрей – янтарь и жемчуг. Но если даже посмотреть на проблему с сугубо теософской точки зрения, то, спрашивается, для чего ж тогда Господь Бог вообще создавал женщину? Не для искусственного же осеменения. Скорее всего, этот монах считал так: ну уж ладно, выполняя завет Божий – плодиться-размножаться, простой смертный может разок-другой, зажмурив глаза и закрыв нос, приблизиться к женщине. А так – лучше от нее держаться, как от смертного греха, подальше.

Святой Джон Христосом тоже не строит никаких иллюзий относительно женского пола: «Среди всех диких зверей нет ни одного столь вредоносного, как женщина». То есть опять-таки – лучше от женщин, как и от диких зверей, держаться подальше.

Католических священников, в общем-то, понять можно. Целибат запрещал им жениться и вступать в связь с женщинами, так что подобная форма нападения на противоположный пол была для многих из них формой самоутверждения. Эта же причина, вероятно, лежала отчасти и в охоте католической церкви на так называемых ведьм. Сложнее понять далеких от церкви мужчин, которые тоже считали хорошим тоном сказать что-нибудь мерзопакостное про женщин. И стоит восхититься мужеством проживавшей в это время во Франции Кристины Пизанской, которой, надо полагать, настолько осточертели все эти женофобствующие графоманы, что она сама написала книгу «Livre de la Cité des Dames», (1404-1405 гг.), которую можно перевести как «Книга о Граде женском», или «Книга о городе женщин».