– Шли бы вы отсюда, товарищ подполковник. Чего вы тут?

– Да мне только… – запинается подполковник, – …по команде доложить. Про готовность вашу. И получить дальнейшие инструкции.

– Ясно, – супится Прокопыч, и я его понимаю: кинокамера «Конвас» при работе стрекочет так, что у звуковиков уши вянут, то есть громко до непотребности, поэтому чужие уши поблизости нежелательны, чтобы слушать нашу позорную тишину. – Ты как, Серёга? Готов? – спрашивает Прокопыч и глядит себе под ноги.

В ответ я пожимаю плечами, смотрю в небо над головой – хорошо бы дождь ливанул на целый день! – и на его «Готов?» отвечаю бодрым голосом:

– Как Гагарин и Титов! Будь готов! Всегда готов!

– Вот видите, товарищ подполковник! Он – всегда готов. Как пионер.

– Я так и доложу, – улыбается консультант.

– Идите, – кивает Прокопыч, все так же не глядя на офицера. – Так и доложите: операторская группа к работе готова!

Консультант отходит от нас и направляется к группе генералов и офицеров. Прокопыч негромко произносит:

– Иди сюда, «пионэр»…

И мы продолжаем тренироваться с панорамой и трансфокатором, пока не поступает команда: «На подлете!», и мы прицеливаемся встречать боевые крылатые машины всей нашей наглостью и неработающей кинокамерой «Конвас». Безоружные, одним словом. Как ополченцы в сорок первом…

Самолет вынырнул из-за горизонта, как черт из табакерки. За ним второй, третий. Все они сделали «горку». Потом один за другим спикировали на нас, выровнялись над землей и с оглушающим грохотом пронеслись перед неработающей кинокамерой. Мы с Прокопычем едва успели сделать панораму и «наехать» на последний хвост, а они уже сделали кабрирование, отстрелили тепловые ловушки и ушли на боевой разворот. Мне показалось, что летчик из последней машины помахал мне рукой.

– Здорово получилось! – крикнул консультант.

– Экран покажет, – изрек Прокопыч.

– Дублик еще нужен?

– Нужен! Тепловые ловушки в кадр не попали, – буркнул Прокопыч. – Пионер «отъехать» не успел. Надо повторить.

Летчики получили задание, и мы снова приготовились их встречать.

На этот раз я решил орать во весь голос, когда самолеты будут пролетать мимо, – все равно никто ничего не услышит. А мне – какая-никакая разрядка. И в нужный момент я заорал:

– Улыбайтесь! Вас! Снимает! Неработающая! Камера!

Я сделал трансфокатором удачный отъезд и «поймал» в кадр все тепловые ловушки, выпущенные самолетами, – точно салют на День Победы.

– Ну что? Экран покажет?

– Ничего он не покажет!

Через неделю кадр переснимали, но уже с вертолетами. Ничего не поделаешь – «проявка запорола», «брак кинопленки», бывает…

А однажды в командировке, это было в Севастополе в декабре месяце, мы с Прокопычем разыграли помрежа Петрову, очень любознательную девушку. Началось это, по-моему, на борту большого противолодочного корабля «Красный Кавказ», где мы тогда проводили съемку очередного эпизода. Я, как всегда, был у Прокопыча ассистентом кинооператора.

Любопытная Петрова увидела у меня в бумажнике солидную пачку денег, когда я доставал оттуда пятьдесят рублей, которые некстати попросил у меня взаймы Прокопыч.

– Откуда у тебя столько денег? – удивилась Петрова.

В бумажнике было шестьсот рублей, которые я получил прямо перед командировкой в кассе взаимопомощи – «на цели приобретения горных лыж и сопутствующего инвентаря». Так уж получилось, что экспедиция на Черноморский флот в декабре месяце стала для меня полной неожиданностью: вместо желанных хлопот по спортивным магазинам и катания на лыжах с подмосковных гор мне была уготована веселая командировка…

– Откуда столько денег? – переспросил я и подумал про Петрову: простота хуже воровства, даже сказать ей нечего; как она только ухитрилась деньги в бумажнике разглядеть?

Вместо меня, даже не задумываясь о последствиях, ответил Прокопыч.

– Он их этой ночью в рулетку выиграл, – сказал он, не моргнув глазом.

– Да, – подтвердил я и добавил уверенным тоном, за которым уже прятался дикий хохот: – В Турецкой слободке!

Глаза Петровой, что называется, вспыхнули.

– Правда? – спросила она у Прокопыча, как у старшего товарища, заслуживающего большего доверия, чем какой-то ассистент.

– Вот те крест! – подтвердил Прокопыч. – Этому балбесу повезло. А я проигрался. Теперь, вот, одалживаюсь.

В подтверждение он помахал перед носом Петровой зеленой купюрой с портретом вождя мирового пролетариата и спрятал ее во внутренний карман пиджака. Как настоящий балбес, которому крупно повезло, я скромно потупился и промолчал. Началась съемка, и Петрова отстала от нас – побежала хлопать своей хлопушкой, а мы с Прокопычем встали за кинокамеру.

«Экран покажет!», – сердито говорил Прокопыч иным бестолковым режиссерам, когда они напрягали его буквально после каждого отснятого кадра:

– Ну как, Николай Прокопьевич? Получилось?

В тот раз после съемок к нам подошел вальяжный Мацуль, наш режиссер.

Прокопыч сидел на яуфе – ящике упаковки фильмов – и разбирал кинокамеру: резиновой грушей продувал фильмовой канал и обтюратор, кисточкой смахивал оставшиеся пылинки, протирал замшевой тряпочкой объективы и рассовывал их по гнездам в операторском кофре.

Я возился с отснятым материалом: разряжал в зарядном мешке последние кассеты, компостировал и упаковывал пленку в черные пакеты, рассовывал пакеты по банкам, клеил на них соответствующие этикетки и писал заказ-наряды для цеха обработки кинопленки.

– Ну как? – поинтересовался Мацуль у Прокопыча и, опережая его традиционный ответ, торопливо спросил: – Экран покажет?

Вместо ответа Прокопыч отвернулся от режиссера и засопел в свой орлиный простуженный нос. Он всегда так делал, когда сильно раздражался – то есть, весьма часто, потому что режиссеры нашей киностудии что называется «доставали» его своей непроходимой тупостью.

Из-за спины Мацуля выглянула Петрова.

– А вы меня с собой возьмете, Николай Прокопьевич? – спросила она.

Режиссер удивленно глянул на Петрову, потом посмотрел на Прокопыча и поинтересовался с прищуром:

– Это куда еще?

– Никуда! – резко сказал Прокопыч и мотнул головой. – Иди уже, начальник, не стой над душой!

Когда режиссер ушел, Петрова снова подкатила к Прокопычу, но тот зыркнул на нее так, что она даже рта открыть не посмела.

– Ты чего язык распускаешь? – тихим голосом спросил Прокопыч, заговорщицки кося глазом в мою сторону. – Знаешь, что за это может быть?

Опустив голову, Прокопыч посмотрел на нее исподлобья «страшными глазами». Петрова стушевалась и глянула на меня, ища поддержки, но не нашла и вконец поникла.

– Иди, Петрова, – строгим голосом сказал я. – И смотри: никому! Клянешься?

Петрова молча кивнула, серьезно сдвинула брови и с видом соучастницы гордо понесла нашу общую тайну с корабля на берег…

Наше веселье продолжалось почти весь оставшийся съемочный период.

Петрова каждое утро интересовалась ночными похождениями, и мы с удовольствием сочиняли ей всякие небылицы из жизни Турецкой слободки. Полет нашей фантазии был прихотлив и затейлив. Мы вдохновенно врали ей про безжалостную игру по-крупному за зеленым сукном игорных столов, про международных шулеров и наглых монахов-сутенеров, предлагающих за боны своих послушниц и монашек-проституток. Про турецких и греческих скупердяев-контрабандистов и про щедрых матросов с иностранных кораблей. Про жестокие драки с поножовщиной и про стриптиз соблазнительных китаянок и негритянок. Про бармена-прокаженного, сбежавшего из малайского лепрозория, и про экзотические венерические заболевания, украшающие лица вышибал. Про «Веселый Роджер» на мачте мирного китобоя и про его мрачную команду, от которой шарахались даже бывалые морские волки. В общем, резвились напропалую. И нам было совершенно наплевать, что Севастополь – это закрытая военно-морская база и тут не может быть никаких иностранных моряков, не говоря уже о стриптизершах из Гонконга и малайской проказы.