— Совершенно верно, — согласилась леди Элис, — и поэтому я привезла сюда Сперроу, — она кивнула на своего слугу, — вместо того чтобы довериться случайности.

Все головы снова повернулись к маленькому американцу.

— Надеюсь, он никогда не упадет за борт, — сказал де-Врини по-французски, хотя до этого разговор шел на английском языке, включая и Сперроу. — Груз скобяного железа, которое он носит, погрузит его на двадцать метров в донный ил, прежде чем кто-нибудь поймет, что он упал.

Бельгийцы снова засмеялись. Голосом тусклым и твердым, как дно сковороды, Сперроу сказал: — Капитан, я был бы вам очень признателен, если бы мог взглянуть на ваш замечательный пистолет.

Де-Врини моргнул, не зная, был ли этот вопрос случайностью или американец понял шутку, из которой его сделали посмешищем. Нарочито стараясь сохранить самообладание, бельгиец расстегнул клапан своей лакированной кобуры и протянул ему свой «Браунинг». Он был маленький и продолговатый, его синеватая отделка блестела в свете костра, как мокрая тюленья шкура.

Сперроу повернул оружие, коротко осмотрев его внешность. Он нажал большим пальцем на защелку в рукоятке и вынул магазин, держа его так, чтобы свет падал на самую верхнюю часть стопки маленьких медных патронов.

— Значит, вы знакомы с автоматическими пистолетами? — спросил Трувиль, несколько удивленный быстрым пониманием американцем оружия, редко встречающегося на его родном континенте.

—Не-а, — сказал Сперроу, возвращая магазин на место. Его пальцы двигались, как у пианиста, играющего гаммы. — Но ведь это пистолет. Я, конечно, могу понять, как работает пистолет.

— Вам следует приобрести такой, как этот,— сказал де-Врини, улыбаясь, когда он взял оружие, которое ему вернул Сперроу. — Вам было бы гораздо удобнее носить его, чем эти… ваши.

— Носить с собой такую игрушку? — спросил стрелок. Его голос пародировал изумление. — Нет, только не я, капитан. Когда я стреляю в человека, я хочу его смерти. Мне нужен пистолет, который сделает эту работу, если я сделаю свою, вот как. 45-ый делает это прекрасно, каждый раз, когда я использую его. И Сперроу впервые за все время улыбнулся. Де-Врини почувствовал, как дрожат его собственные руки, пытаясь вернуть «Браунинг» в кобуру. Внезапно он понял, почему солдаты-туземцы так далеко обходят Сперроу.

Леди Алиса кашлянула. Этот звук разбил вдребезги лед, который оседал над людьми. Не двигаясь с места, Сперроу отошел на задний план, превратившись в ничтожного человека с узкими плечами и слишком тяжелыми для него револьверами.

— Расскажите мне, что вы знаете о восстании, — тихо попросила ирландка мягким, приятным голосом. Ее черты лица победили ожидаемое от нее гнусавое сопение. Через костер донесся храп Остермана, лейтенанта по положению, но, ни в каком другом отношении, не офицера. Он проигнорировал вино ради малафу туземцев. Третий калебас выскользнул из его онемевших пальцев, оставив на земле лишь небольшое пятно, когда бородатый Флеминг откинулся на спинку походного стула.

Трувиль переглянулся с де-Врини, затем пожал плечами и сказал: — Что вообще можно знать о восстании туземцев? Время от времени кто-нибудь из них стреляет в наши пароходы, может быть, режет одного-двух концессионеров, когда они приезжают за каучуком и слоновой костью. Тогда мы получаем вызов, — полковник жестом обнял невидимую «Эрцгерцогиню Стефанию» и дюжину каноэ Баенга, вытащенных на берег рядом с ней. — Мы окружаем деревню, расстреливаем пойманных негров и сжигаем хижины. Конец восстанию.

— А как же их боги? — настойчиво спросила леди Элис, покачивая головой, как ныряющая птица с длинной шеей.

Полковник рассмеялся. Де-Врини похлопал себя по кобуре и сказал: — Мы — Боги в концессии Маранга.

Они снова рассмеялись, а леди Элис вздрогнула. Остерман фыркнул, проснувшись, и громко высморкался в синий рукав форменной куртки. — Да, в буше появился новый бог, — пробормотал Флеминг.

Остальные уставились на него так, словно он был лягушкой, декламирующей Шекспира. — А ты откуда знаешь?— раздраженно спросил де-Врини. — Единственные слова на банту, которые ты знаешь, — это «пить» и «женщина».

— Я ведь могу говорить с Б’локо, разве не так? — возразил лейтенант голосом, который, несмотря на свою невнятность, продемонстрировал некоторую обиду. — Добрый старина Балоко, мы уже давно вместе, очень давно. Лучший парень, чем некоторые белые ублюдки, которых я мог бы назвать…

Леди Элис наклонилась вперед, в ее глазах отражался огонь костра. — Расскажите мне о новом боге, — потребовала она. — Скажите мне его имя.

— Не помню имени, — пробормотал Остерман, качая головой. Теперь он просыпался, удивленный и немного обеспокоенный тем, что оказался в центре внимания не только своего начальства, но и иностранки, которая пришла к ним в Бома, когда они готовили свои войска. Трувиль попытался отмахнуться от Леди Элис, но ирландка показала ему патент, подписанный самим королем Леопольдом… — Балоко сказал, но я забыл, — продолжал он, — и он тоже был пьян, иначе я не думаю, что он сказал бы. Вот его он и боится.

— А что это такое? — перебил его Трувиль. Он был практичным человеком, готовым принять и использовать тот очевидный факт, что свинские привычки Остермана сделали его доверенным лицом солдат-туземцев. — Один из наших вождей Баенга боится бога Баконго?

Остерман снова покачал седеющей головой. Все больше смущаясь, но полный решимости объяснить, он сказал: — Не их бог, не так. Баконго, они живут вдоль реки, у них есть свои идолы, как и у всех негров. Но там, в буше, есть еще одна деревня. Не племя, а несколько мужчин отсюда, несколько женщин оттуда. Собирались по одному, по паре в год, ради Христа… может быть, лет двадцать. У них появился новый бог, и именно они начали эту беду.

— Они говорят, что вы не должны отдавать свой латекс белым людям, вы не должны молиться ни одному идолу. Их бог собирается прийти и съесть все подряд. Со дня на день.

Остерман протер затуманенные глаза, потом крикнул: — Эй, парень! Малафы!

К нему подбежал стюард Кроумен в бриджах и фраке, держа в руках еще один калебас. Остерман выпил сладкую, ошеломляющую мозг жидкость тремя большими глотками. Он начал напевать себе под нос что-то бессмысленное. Пустой сосуд упал, и через некоторое время Флеминг снова захрапел.

Остальные мужчины посмотрели друг на друга. — Как вы думаете, он прав?— спросил капитан Трувиля.

— Вполне возможно, — пожав плечами, согласился худощавый полковник.— Они вполне могли сказать ему все это. Он и сам не намного лучше негра, несмотря на цвет кожи.

— Он прав, — сказала леди Элис, глядя на огонь, а не на своих спутников. Пепел рассыпался в центре костра, и клубок искр устремился к пологу леса. — За исключением одного момента. Их Бог не нов, он совсем не нов. В те времена, когда мир был свеж и дымился, а рептилии летали над болотами, он тоже не был новым. Баконго называют его Ахту. Альхазред дал ему имя Ньярлатхотеп, когда писал двенадцать столетий назад. Она помолчала, глядя на свои руки, склонившиеся над желтым вином, оставшимся в бокале.

— О, тогда вы миссионер, — воскликнул де-Врини, радуясь, что нашел подходящую категорию для этой загадочной женщины. Ее ответом был полный отвращения взгляд. — Или изучаете религии? — де-Врини попробовал еще раз.

— Я изучаю религии только так, как врач изучает болезни, — сказала леди Элис. Она посмотрела на своих спутников. В их глазах застыло непонимание. — Я… — начала она, но как она объяснит свою жизнь людям, не имеющим понятия о преданности идеалу? Ее детство было обращено вовнутрь, к мечтам и книгам, выстроившимся вдоль стен холодной библиотеки Грейнджа. Внутри, потому, что внешне она была похожа на гадкого утенка, который, как все знали, не имел ни малейшего шанса стать лебедем. А из ее мечтаний и нескольких самых старых книг появились намеки на то, что именно грызет умы всех людей в темноте. Ее отец не мог ни ответить на ее вопросы, ни даже понять их, как и викарий. Из упрямого ребенка она превратилась в женщину с железной волей, которая расточала свою фантазию и энергию, которые, по мнению ее родственников, лучше было бы потратить на Церковь… или, возможно, на разведение спаниелей.